Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
Нора извинялась. Так, будто это она работала в той телекомпании, будто она поставила в эфир проклятый ролик. Она заваривала Яне чай, хватала ее за руки, а Яна все пыталась понять, зачем — это не она валялась мертвая в ванне. Это не Нора убила Алису, и не Яна ее убила. Тогда какое им до нее дело?
Нора только кусала губы и повторяла, что это ужасная ошибка. Яна была согласна — это была ошибка.
В конце января она открыла шкаф, пошвыряла в пакет белье, книги и косметику, сверху
А теперь вот пошел дождь. И Лем ее ударил, и на этот раз им уже ничто не поможет.
У Яны не было плана. Дождь согревал воду в замерзшей реке, умывал сонные улицы, стучался в окна. Дождь звучал предупреждением, и Яна знала, что он не может идти вечно не потому, что однажды появится солнце, а потому что скоро все сбудется.
Май пришел в город неожиданно, и неожиданно прошли две недели, в которые Яна убеждала себя, что весна ей мерещится. Не раздвигала шторы и пила, пила, заливала вином, коктейлями и ликерами оживший ужас наступившей весны.
Но, конечно, ничего залить не смогла.
Лем стоял, тяжело опираясь на подоконник двумя руками, и по его серому лицу плыли размытые дождем тени. Он стоял так бесконечно долго, потом обернулся и еще дольше разглядывал стеллажи, кресла, разобранную раскладушку, на которой ночевала Яна и заваленный книгами стол.
— Мы должны сказать правду, — сказал он.
— Я не могу. Ты же знаешь, я просто… не могу.
— Хватит, Яна. Эти твои игры с мостами через миры, бубнами и берегами реки — замечательные, но мы должны перестать быть мудаками. Пойдем и скажем правду.
— Не могу!
Он улыбнулся и выхватил из-под кресла монтировку.
— Ура, — равнодушно сказала Яна, вытягивая шею.
Но Лем не собирался ее добивать. Он встал посреди комнаты, взял монтировку двумя руками и низко опустил плечи. Потом медленно поднял голову и закинул монтировку на плечо.
— I'm singin' in the rain, just singin' in the rain! What a glorious feeling I'm happy again!
Монтировка описала широкий круг, чиркнув по полке в опасной близости от кассет.
— Кто я?
— Джин Келли? — слабо улыбнулась Яна.
— А вот и нет.
Он вскочил на стол и ногой столкнул лежащую с края книгу. Лем плохо пел, а еще он пытался не порвать ее книги, когда смахивал их на пол, и поэтому выглядел еще смешнее. Но Яна прижимала к растянутым в улыбке губам молитвенно сложенные руки, и решение уже зарождалось, расправляло щетинистые лапки в ее горле, готовое обрасти хитиновым панцирем слов и выползти наружу.
— I'm чего-то там so dark above! The sun's in my heart and I'm ready for love!
— Ты — Алекс Делардж. — Она прикрыла глаза, и тогда он наконец-то спрыгнул со стола.
Вздохнул и начал собирать книги, но Яну это совсем не устраивало. Она считала, что если человек назвался Алексом Деларджем, он просто не имеет права вот
— Я тоже так умею, — сообщила она. — Смотри.
Она встала у стола, оглядела разбросанные книги и повела плечами, пытаясь вспомнить, как нужно двигаться в этой сцене.
— Forget your troubles come on get happy! You better chase all you cares away!
Она не танцевала — только двигала плечами и щелкала пальцами.
— Ты точно не Джуди Гарланд, — проворчал Лем.
Яна вытянула руку и щелкнула пальцами прямо перед его носом — да! Конечно, никакая онане Джуди Гарланд.
Она хорошо знала эту песню. Она не хотела бы, чтобы хоть кто-то кроме Лема узнал, насколько хорошо.
— We're heading acr…oss the ri-ver! — Яна глотала слова, давилась ими ипела все быстрее, быстрее. — Wash your sins away in the tide It's all so peaceful on the other side! Get ready… for the judgeme… day!..
— Ты — Лиланд Палмер, — бросил Лем, избавив ее от необходимости изображать приступ.
Яна опустила руки и осела на пол тяжело дыша, будто ей и правда только что пришлось петь злу внутри себя.
— А давай разденемся, замотаемся в простыни и сделаем как у Тинто Брасса? — предложила она.
— Двоих для оргии маловато, но хотя бы в трупах скоро недостатка не будет, — усмехнулся Лем. — Но я все равно не смогу изобразить Калигулу, мы недостаточно родственники. Хотя могу попытаться. Кого сначала убьем?
— Меня, — вызвалась Яна. И улыбнулась ему — впервые за год счастливо.
…
Иногда Яру снился стук бубна. В такие ночи вместо снов он смотрел мигающие интертитры с единственным словом — «возвращайся». Потом он просыпался, и все утро из зеркала выглядывала чья-то хмурая заросшая рожа. Соседство хмурой рожи его вполне устраивало, как и сны. Это было лучше, чем сны другие — где текла река, где берега заросли кедрами, которые баюкали в пушистых лапах густую лесную тьму, где заросшая ягелем земля впитывала звуки шагов и золото совиных глаз мерцало между ветвей.
Он пожалел, что уехал еще до того, как сошел с последнего поезда. Оказалось, у него не было вопросов, которые требовали отрешения. Оказалось, ответами и так были набиты его карманы, оставалось только руку опустить. Ну, Яр и опустил еще по пути.
Но стоило сойти с поезда, как пришло осознание, что он все сделал правильно.
Здесь, на краю мира, горы сторожили реку, река сторожила море, а море сторожило океан. Мороз стоял такой, что краны, склонившиеся над спящими в снегу кораблями, скрипели и потрескивали, будто поленья в костре. В первые дни Яру казалось, что они вот-вот упадут. Да что там, в первые дни казалось, что если он неловко встряхнет рукой — у него упадут пальцы.