Я знаю все твои мысли
Шрифт:
«Парламент Лайтс» в банках с диетической колой. А эти девочки, все как одна стройные и загорелые, словно целыми днями скакали по зеленым холмам и теперь вернулись в цивилизацию с одной-единственной целью — подкрепиться клубникой и соевым молоком.
Он смотрит и смотрит на них, выискивает изъяны, широкую кость…
Брось, Гид, здесь даже девчонок с плохими стрижка- ми нет!
Три девочки отделяются от стада и идут к машине. Гидеон принимается разглядывать сначала ту, что в центре, среднего роста, с длинными каштановыми волосами и скуластым лицом в форме сердечка. В волосах у нее красная прядка, неестественно-красная, как полоска ткани,
И в этот момент «сильверадо» испускает громкий, мощный гудок, и не просто гудок, а мелодию — «Балерину» Элтона Джона. Гидеон зажмуривается и неволь- но хватается за сердце, готовясь к столкновению. Но, когда он открывает глаза, все в порядке. Только три девчонки слева от машины потрясенно смотрят на него.
«Лучше бы авария, — думает Гид. — Пап, ты что?! Ты меня до смерти напугал! Ты их до смерти напугал!»
Но Джим Рейберн занят другим: он опускает окно.
— Добрый день, дамы, — протягивает он, замедляя ход. И шепчет Гиду: — Как знать, может, ты познакомишься с одной из этих милашек?
«Это происходит не со мной, — бормочет про себя Гид. — Мой отец не может быть таким тупым!»
Девчонки нервно переглядываются и начинают шептаться. Может, приветливо улыбнуться им, думает Гид, дать понять, что им ничего не угрожает? Но потом, вспомнив, что они наверняка его даже не заметили, пытается как можно ниже впечататься в кресло.
— Пап, — умоляюще стонет он, — кажется, мы не на шутку напугали этих девчонок. Может…
Но отец не обращает на него внимания.
— Дамочки! Привет! Я — Джим Рейберн, а это мой сын, Гидеон.
Стайка девчонок делает шаг вперед. На лице у всех трех маленькая полуулыбка — вежливая, терпеливая, из тех, что подростки приберегают для надоедливых взрослых. Высокая блондинка смелее всех — приближается к машине; у нее открытая, искренняя улыбка. Две другие девочки держатся поодаль.
Джим Рейберн снова подмигивает:
— Вы, наверное, не знаете, как проехать к академии Мидвейл?
Такое уж у Джима чувство юмора. Ведь он уже на территории академии! Не могу представить, как кому- то это может показаться смешным. Я, конечно, рада, что не настолько тупа, но мне все же хочется рассмеяться, потому что чувствую себя жутко неудобно. Темноволосая девочка с красной прядкой и малышка, похожая на балерину, начинают перешептываться. Блон- динка прищуривается и пытается улыбнуться, но Гид видит, что ей неловко.
Он понимает, что, услышав тупую шутку, она чувствует себя виноватой, ей становится стыдно, она не знает, как реагировать.
По крайней мере, именно такие чувства испытывает Гид. И потому думает, что окружающие чувствуют то же самое. Но он прав. На все сто. Зажмурив глаза, Гид представляет: вот сейчас он вскроет себе вены, и темная кровь зальет папины плетеные автомобильные коврики, сделанные на заказ.
Наконец Джим разражается нарочито громким смехом.
— Ладно, — говорит он. — Понимаю, мне вас не обмануть. Ладно, ладно. Видимо, придется мне рассказать о том, как я увидел
Теперь в его отца, похоже, вселился Марк Твен.
— Марси Проктор, — отвечает блондинка, самая приветливая из трех. — Праправнучка Чарлза Пека Проктора, выпускника 1865 года. Это он построил здание «Проктор».
Гид молчит как рыба о том, что это его общежитие.
Как мило.
— Мидвейлская аристократия, — говорит Джим, и его искреннее восхищение дает всему миру понять, что сам он далеко не аристократических кровей. — Очень мило!
— А это моя соседка, Молли Макгарри, — Марси кивает на одну из спутниц.
Молли Макгарри делает насмешливый реверанс:
— Родственница тех самых Макгарри из Буффало, — поясняет она. — И если уж вы хотите вставить меня в свой рассказ, пожалуйста, начните так: жила- была принцесса Молли, надменная и прекрасная. «Надменная» — в первую очередь. — С этими словами она смотрит на Гида, вскинув бровь.
Гид не может оторвать от нее глаз. В голову приходит слово «неотразимая», и он пытается вспомнить, в какой книге ему встретилось это слово, потому что обычно ребята так девчонок не называют. Потом он отводит взгляд.
Позади раздается гудок. Гид оборачивается и видит белый (здоровенный) БМВ 7-й серии, с противным визгом надрывающий двигатель у них на хвосте.
— Да потише ты, — бормочет Джим Рейберн. — Ладно. Пора нам ехать, но мы так и не познакомились с вами. — Он показывает на маленькую девочку, прикрывающую глаза рукой. Кажется, она готова растаять на палящем солнце, как кусок масла.
— Меня зовут Эди, — отвечает она. — Надеюсь, тебе здесь понравится.
А потом Гидеон (или я? или мы?) снова смотрит на часовню. Думает о сексе или о том, что почтизанимался сексом, потом возвращается мыслями к башне с часами, песне «Иглз» и загулявшей мамаше. Вот он стоит у дверей общежития и смотрит на ненавистного придурка, дирижирующего симфонией Моцарта лож- кой…
Понятия не имею, как я оказалась в голове Гидеона Рейберна. И уж теперь, когда я здесь, мне некогда разбираться. Я и так изо всей мочи стараюсь поспевать за его мыслями, хотя поток мыслей Гида — «со мной все в порядке, все хорошо, я полный идиот, все идет к черту» — не слишком отличается от моего собственного. Но, не считая анатомических особенностей, мыслей о девчонках и парализующего стыда при мысли о Джиме Рейберне, которого я лично считаю попросту чудаком, мы с Гидом скорее похожи, чем отличаемся.
Каллен и Николас
Снаружи общежитие выглядит просто грандиозно. На интерьер же сил не хватило. Гиду нравятся великолепные высокие окна, свежий слой белой краски выглядит ободряюще. Но при взгляде на ковер — цвета бурого чечевичного супа, жесткий, с коротким ворсом — и флуоресцентные лампы у него возникает чувство, что его на- дули. И в каком-то смысле это действительно так.
В заведениях вроде Мидвейла главное — показуха. Тут весь смысл в том, что эта школа должнапредставлять и символизировать. И никому из тех, кто крутится в этом колесе, нет дела до того, что она на самом деле из себя представляет и что символизирует.