"Я"
Шрифт:
– Знакомьтесь, Хозяин нашей Вселенной, – сказал я и провел руками по воздуху.
Ничто не изменилось: ни грохота, ни шума, ни света – ничего.
– Ради меня, своего "сына", Хозяин делится с вами своей властью: каждая из вас в течение всей своей жизни имеет право задать ему один вопрос, и каждая из вас получит ответ. Помните – только из ваших уст и только один раз! – прокричал я. – Вопрос может быть любым, но главное – вы получите истину из рук Властелина нашей Вселенной! О таком праве не смеет мечтать никто из живущих в его Вселенной, но мы даем вам это право – это подарок
Степь передо мной опустела – они отправились назад, в тот самый миг, откуда я их взял. Я отдал "отцу" все, что взял у него, потом вернул в дом свою мебель и отправился на Халу.
Я провел ладонью по сжатому кулаку и почувствовал острые ударные бугры. Жаркий полдень был в самом разгаре – горячий озон вливался в мои легкие, фтор бодрил тело, но на душе все равно было муторно. Я присел на полянке, а затем лег и прикрыл глаза. Сумбурные видения и звуки теснились у меня в голове, мысли вроде бы не прыгали, но понять их было тяжело.
Внезапно я услышал какой-то шелестящий свист и как-то не задумался над ним: на душе и так тяжело – не до него. Вдруг я почувствовал боль в животе и в груди, услышал взрыв и рванулся вперед. Тяжелый запах крови ударил мне в нос – изо рта хлестала кровь. Я увидел бело-голубую птицу, взмывающую над деревьями, увидел страшную рваную рану шириной в ладонь, идущую от печени к левому легкому и дальше по плечу. Из нее шел пар – пахло горелым мясом. Рана была глубокая, аж до позвоночника, вся в горелых тканях, кусках костей и потоках обожженной крови.
Мир не добр и не зол – он безразличен.
Я постиг это, умирая и терзаясь от боли в мире Халы. Все ясно – бело-голубая птица напала на меня, пролетев низко надо мной и брызнула струей самовзрывающейся жидкости, которая и сделала свое дело.
У меня в мозгу была только одна мысль: "Умереть бы скорее, умереть, чтобы так не мучаться"! Эта жуткая рана, безусловно, смертельна даже для мира Халы – ошметки печени, сердца, кишок и легких валялись возле меня. Сознания я не потерял – какая страшная, лютая смерть выпала мне! Бесподобная живучесть халанских организмов была со мной – я был в полном сознании в течение долгих минут, ощущая боль во всей ее полноте, – здравствуй, ад!
О, как тяжело умирать! Я сел, закрывая рану руками и зная, что все это бесполезно, осмотрелся, а потом опять откинулся на спину. Земля и трава подо мной и рядом со мной были черно-красные от крови. Я лежал на спине, слева от меня дымилась ямка с обожженной травой – это струя той жидкости, что вспорола меня, вонзилась в землю, взорвав и ее тоже. "Сначала ты сверхчеловек, а теперь просто пища, – думал я. – Да, да, какая ценная мысль, я же действительно сверхчеловек, не забыть бы ее, однако зачем все это? Скоро сюда подлетит белая птица, и перо у нее будет с голубоватым отливом, и будет она меня есть. Хочу умереть до того, как она будет меня есть, хочу, хочу, очень сильно хочу, хочу больше жизни, что мне осталась, хочу!!!"
Я уже не мог шевелиться, крови во мне почти не осталось, мысли были путаные, обрывочные и жуткие. Смерть, где ты, где ты? – приди же, наконец!
Так я был убит. Я стоял под деревом, а в неподалеку передо мной лежал мертвый я, и я смотрел на себя. Я больше человека, потому и пережил свою вторую смерть, и отныне память о ней будет навсегда со мной. Я видел, как рвала мое тело та птица, и как ее белые перья покрывались темными пятнами крови. Скоро сюда явятся другие нахлебники. Это ужасно противно – смотреть на то, как меня едят, это было выше моих сил, и я ушел.
Хала, прекрасная и жестокая Хала, я дважды умирал под твоим небом!
Мне не повезло, но всегда везти не может – все и всегда не бывает никогда!
Я вернулся обратно в свой дом, отпустил слуг, отправил тигра обратно в Индию, закрыл все двери и окна, упал на диван и стал плакать в подушку. Печаль и тоска уходили из моей души вместе со слезами, хотелось выть, выть, как волк на луну в голодную зимнюю ночь. Боль и жалость к себе сплелись у меня на сердце. Я смотрел на свою грудь, слышал удары сердца и не мог забыть той страшной раны, убившей меня. Слезы притупили тоску и загладили боль. Глухо ныла душа, все было плохо.
Лучше лекарство – время. Нужно жить с этим в душе – пройдет время, и зарубцуются раны, и станет легче. А может быть закончить все эти глупости? "Отец" ведь сказал мне тогда: "Когда захочешь, тогда все и прекратится". "Когда будет совсем невмоготу, тогда и решу, – подумал я, – а сейчас, в таком состоянии нет смысла принимать ответственное решение". В конце концов, ведь я уже умирал однажды и тоже принял смерть, но более легкую и не такую страшную, хотя ту смерть я перенес гораздо легче. Возможно на эту смерть наложилась и моя неудачная женитьба – да, скорее всего, так оно и есть.
От таких мыслей стало как-то легче. Я пошел в душ и смыл с себя все, что накопилось на мне за все это время. Вода обновила меня, и, хотя боль и тоска остались, они стали вроде бы терпимыми и какими-то более родными. Я поел, причем выбирая самое вкусное, а затем лег спать.
Сон не шел. В голове клубилась тоскливая жуть. Мне припомнилось, как корабль медленно, очень медленно, медленно-медленно, едва перемещаясь в пространстве отрывался от поверхности планеты и устремился ввысь, к звездами, и там, между звезд, он мчался, скользя легко, как пушинка, состязаясь по скорости со светом, сея страх, боль и гибель вокруг себя, – мой корабль, моя боевая машина, и я в ней – маленький человечек, в руках которого жизнь и смерть квадриллионов людей. Все смешалось у меня в голове – и прошедшая война, и холодный бесконечный космос, и моя жизнь здесь, и жизнь в горячем мире Халы, и моя смерть.
Я вертелся в кровати и так, и сяк, уставая еще больше, и, наконец, когда мне надоело так мучиться, я встал и начал делать спортивные упражнения, стараясь "загнать печаль в мышцы". Хотя я и прозанимался недолго, но облегчение почувствовал довольно быстро. Мышцы ныли. Я лег спать, и усталость мышц закрыла измученный мозг спасительным сном. Я проснулся другим человеком, таким, каким и привык видеть самого себя. Память о неудачной женитьбе и второй смерти осталась у меня в душе в спокойном виде, она уже не мешала жить мне дальше.