"Я"
Шрифт:
Корабли противника не стали приближаться ко мне еще ближе – они вдруг стали удаляться от меня; они делали это также синхронно, как и приближались ко мне раньше. Я еще не смел радоваться, потому что мы все еще обменивались выстрелами, и каждый из них все так же, как и раньше, мог стать для меня последним, да и честно говоря, сил для радости у меня совсем не осталось. Радоваться можно только тогда, когда действительно можно радоваться, а сейчас еще слишком рано.
Будущее покрыто туманом, и что оно несет с собой – кто знает…
Вражеские корабли удалялись от меня, одновременно сбрасывая скорость; они уже пустили в ход основное оружие, но делали это как-то вяло – они, как мне кажется, уже не атаковали, а лишь делали вид, что атакуют, и это было правильно – прекращать стрельбу нельзя было ни в коем, ибо мы не верили друг другу. Я отбивался; а наши четыре корабля, расходясь, как будто бы рисовали в космосе цветок – три корабля противника
Они удалялись все дальше и дальше от меня, их скорость падала, однако я свою скорость не уменьшал. Сорок третьи сутки непрерывного боя заканчивались, а с ними заканчивалась и битва. Наконец, на исходе сорок четвертых суток, мы разошлись на расстояние, которое превышало дистанцию действия основного оружия при этой концентрации массы и энергии – они перестали стрелять, да и я прекратил это бесполезное занятие. Корабли противника стали вновь собираться в тесную группу, а я тем временем уходил от них все дальше и дальше.
Теперь уже ясно – это была победа. Я увеличил скорость, но во мне не было ни радости, ни печали: я сделал то, что должен был сделать, а они сделали то, что смогли сделать. Я был почти полностью опустошен этой долгой битвой, но теперь я был в безопасности, я был свободен, и я победил.
А они смотрели на меня, как я ухожу от них, смотрели с полурастерзанной психикой и каменной усталостью. Они проиграли, но они так и не поняли, почему поражение досталось им. Все было за них, но, видимо, все-таки не все – что-то было и за меня. Они примирились с неудачей, потому что удача ушла от них, и у них не было сил гнаться за нею вновь.
Жизнь сложнее, чем произведение писателя, чем указание начальника, и чем сам человек думает о ней. Предугадать то, что будет – это, значит, обладать властью над временем, а это не является привилегией человека. Знать или предполагать, что знаешь – это два совершено разных понятия – и смешивает их глупец, а отличает одно от другого умный человек.
…Мы разошлись уже на очень большое расстояние. Я включил систему будильника: если вдруг вблизи меня появится какой-нибудь корабль, или противник начнет приближаться, или же произойдет еще что-нибудь внезапное или необычное, то она разбудит меня.
Нужно было спать, но я не мог уснуть. Я лежал с закрытыми глазами и думал. Я подумал, что хоть я и не употреблял ни стимуляторов, ни наркотиков, но я все-таки непрерывно вел бой без сна и отдыха на протяжении долгих сорока пяти суток, а это было невозможно для нормального человека, и мой полумертвый-полубезумный экипаж был немым свидетелем этого.
Передо мной вставали образы и видения, они были четкие и ясные, но суть тех действий, которые они совершали, была лишь частично понята мне. Яркие сумбурные картины со странной логикой теснились у меня в мозгу независимо от того были ли у меня открыты глаза или нет. "Наверное, так начинают сходить с ума, – подумалось мне, а потом, – как хорошо, что я не вижу себя в зеркале!" Я сжал кулак сильно, до боли.
Я сделал из кресла кровать и приглушил свет. Я лежал на кровати в рубке управления, и меня окружал полумрак. Все было тихо и безмятежно. Я снова сжал кулак; я сомкнул его изо всех сил, но окаменевшие пальцы лишь едва сжались, хотя раньше, во время боя, они двигались легко и быстро. Это хорошо: нервное напряжение постепенно уходит, усталость охватывает все тело, веки тяжелеют, …и я погружаюсь в целительный сон…
В последующие дни я только ел да спал; дни и ночи были почти неразличимы – я не знал точно, когда я сплю, а когда бодрствую. Все это время было насыщено тяжестью и томлением, чем-то черным и мерзким, тяжелым и липким – я постепенно восстанавливался от пережитого напряжения, но оно не хотело уходить от меня: я так измучился за время боя, что мой разум не хотел вспоминать о нем – мне казалось, что сражение произошло давным-давно, в прошлом веке, в прошлом тысячелетии и не со мной. Кошмары меня почти не мучили, однако я все равно чувствовал себя слишком заряженным энергией и не мог избавиться от этого неприятного ощущения и, соответственно, не мог полноценно отдохнуть. За время боя я почти потерял свое собственное "я", став щепкой, которая неосознанно сопротивляется сокрушительным ударам волн, и теперь пришло время восстанавливать почти забытое, пришло время искать свое "я", пришло время другими глазами смотреть на мир.
Я видел на экране, как те три корабля противника собрались в группу, а потом перестали делать какие-либо движения – там сейчас суетятся врачи, стараясь помочь лежащим пластом людям, а я нахожусь здесь один, неприкаянный, как бродячий пес.
Жизнь состоит из приобретений и потерь, так и идут они чередой все время, постоянно сменяя друг друга.
Наверное, это внутреннее свойство человеческого разума – постоянно приклеивать ярлыки к происходящим событиям: черное – белое, повезло – не повезло, хорошо – плохо. Они идут чередой друг за другом – всегда черное после белого, и белое после черного; или же – повезло – не повезло – повезло… – и так до самой смерти. Разные, несопоставимые события внешнего мира, отражаются в психике человека простыми понятиями плюса и минуса: ты заболел – это черное, но тебе неожиданно позвонил приятель – это белое, а после разговора с ним тебе стало еще хуже – это опять черное, а затем тебе дали лекарство – и тебе показалось, что оно помогает – это снова белое. По внутренним психическим ощущениям жизнь является полосатой у каждого человека – нет никого, у кого она была бы только черной или же только белой – и за это человек должен сказать спасибо своему разуму. Плохое следует за хорошим, а хорошее – за плохим, и в целом разум обычного человека в любой день может подвести итог – и если он правильно считал, то хорошего (белого) на этот день в его жизни было ровно столько же, сколько плохого (черного), но это только в психологическом плане! Однако беда человека заключается в том, что он обычно не замечает хорошее, считая его естественным, а замечает, в основном, плохое – и если радость проходит быстро, то что-то неприятное все саднит и саднит, не забываясь никак. Нельзя пропускать хорошее, ни в коем случае нельзя пропускать его – радость не вернешь, а потеряв ее, потеряешь и ощущение радости жизни. Зло само обратит твое внимание на себя, и сделает это часто против твоей воли, притом, что добро вряд ли будет навязываться тебе в гости с такой же агрессивностью, поэтому нужно самому обращать внимание на него, стремиться к ему, одновременно обращая внимание на темную сторону жизни не больше, чем она этого заслуживает.
Умей замечать радость, человек!
Так и я тоже: я победил, я остался жив – и это хорошо, но победа досталась такой дорогой ценой, что лучше бы я, наверное, умер и так не мучился, – а вот это плохо. Противоположности не противопоставляются друг другу, а являются единым целым, потому что так устроен мир, независимо от желания и воли людей. Это знание наполняет мою душу печалью, но она не мешает мне жить, а наоборот, помогает – я вспоминаю прошлое, живу в настоящем, смотрю в будущее и вижу там то же самое: законы мира едины для всех, кроме тех, кто сам устанавливает эти законы; я не могу установить законы для целого мира, для целой Вселенной, а потому должен и буду жить в тех рамках, которые есть.
Такие вот мысли приходили мне в голову, в течение того периода времени, когда я жил в рубке, хотя правильнее будет сказать не жил, а существовал в одиночестве. Да, именно так, я остался в рубке совершенно один, рядом со мной не было никого: ни живых товарищей, ни их мертвых тел. Где они теперь? – я не знаю…
Мне стало легче, неприятные ощущения покинули меня, и вот однажды я решил, что мне необходимо узнать, что же сейчас делается на моем корабле. Голова моя была уже не такой тяжелой, как раньше, – я уже почти выздоровел, хотя мысли в ней ворочались все еще довольно медленно и с трудом, но первое свое решение я все же принял правильно – мне было необходимо одеть скафандр. По-моему мнению, сейчас на корабле, после почти десяти дней, прошедших после окончания боя, должна сложиться достаточно рискованная, а может быть, уже и опасная эпидемиологическая обстановка. Я вызвал транспортного робота, приказал ему принести мне мой скафандр, и когда он принес его, я надел его на себя. Скафандр был сделан из яркой, серебристой, светоотражающей ткани; он был однотонный – и перчатки, и шлем и ботинки были одного цвета с брюками и курткой. Баллоны с кислородом я не взял, потому что выходить в нем в открытый космос не собирался: я надеялся дышать тем кислородом, который будет поступать через фильтры самого скафандра. Хорошо еще, что корабль разделен на герметичные переборки и, по крайней мере здесь, в рубке, с атмосферой все в порядке!
Я включил на полную мощность систему фильтрации воздуха корабля, настроив ее на борьбу с болезнетворными микроорганизмами. Мне пришлось подождать немного, и я ждал, сидя в скафандре и держа шлем в руках, а когда очистка атмосферы завершилась, я надел шлем, включил все системы жизнеобеспечения скафандра и вышел в коридор.
Я прошелся по кораблю – там были только трупы и сумасшедшие – хорошо еще, что при вентилировании воздух автоматически обеззараживается, правда, не так качественно, как я его только что очистил, но все же он становился чище, чем был, иначе сейчас на корабле была бы уже эпидемия, – но все равно – легкий привкус смерти ощутимо витал по пустынным коридорам! Разложившиеся трупы лежали везде – их не было только на антигравитационных креслах! На корабле, кроме меня, еще оставалось менее десятка живых людей, и все они к этому времени сошли с ума. В какой-то мере я завидовал им: они жили в своем мире, который был гораздо лучше той реальности, которая предстала передо мною, однако все они требовали врачебной помощи, ибо полуголодное существование в нездоровой атмосфере корабля наверняка сказалось на их здоровье.