Шрифт:
Это платье мне попалось в магазине, но денег у меня на него просто категорически не хватило, даже если бы мне пришлось работать официанткой весь год.
— Спасибо, — говорю, смотря на Смерть, затем на Жизнь, кланяясь им по очереди. Так учили кланяться меня еще в детстве, в балетной школе.
Евгений искренне улыбается, оголяя белоснежные зубы:
— Как твое имя, птенчик?
Мое имя очень громко звучало на выступлениях. Моя фамилия гордо красовалась в газетах. Она так звучала…
Но
— Бестужева.
— Громко звучит, — соглашается Евгений, записывая. — А имя?
И, несмотря на тех, кто выступал до меня, мне не грустно. От такой теплой обстановки мне становится легко. Проблема, которая давно разрезала мое сердце, уходит на второй план. Кажется, что сейчас я попрошу о смерти. Крот права. Мертвые добрее живых.
— Екатерина, — официально произношу, но потом смеюсь, смущаясь, — Катя.
Если сравнить нас с Женей, то мы окажемся с ней абсолютно разными. Нет, не черное и белое, а синее и красное. Ее проблемы копились годами, с самого рождения. Это было похоже на снежный ком. Она привыкала к этому, пока окончательно не смирилась. А у меня наоборот. Моя жизнь была обычной. Кто-то из девчонок много красится, клеит парней, ведет клубную жизнь. Другие девушки много читают, они до безумия умны, начитаны, с глубоким внутренним миром. Есть такие, как Крот, которые снаружи ужасно мрачны и язвительны, но в душе скрывают самое светлое. А есть похожие на меня. Нам не нужно многого. Достаточно хорошего, доброго парня, здоровья близким. Такие, как мы, любят комедии, романтику, животных. Мы тихие, не вымахиваемся, как дамочки с лисьими шубами или же веганки. Мы не ломаем мир, не выделяемся из толпы. Мы — та большая ячейка общества, которые живут, влюбляются, строят хорошую, добрую семью, любят до гроба, готовят вкусные борщи и читают романы вроде Анжелики.
Мы — серая масса. Воспитанницы диснеевских мультфильмов.
— В твоих голубых глазах далеко не небо, — говорит Смерть. И он прав. Только они, мои глаза, могут выразить ту проблему, что разрезала мое сердце.
— В прошлом году меня изнасиловали.
Подобные мне встречают хороших парней, влюбляются, выходят замуж, живут как остальное большинство. И мне бы тоже хотелось семью. Хорошо закончить колледж. Стать кондитером. Открыть с любимым мужем кафе. Танцевать в нем по выходным, пока мой любимый играет на гитаре. Это не ком. Он не копится годами. Это огромная лавина, которая просто накрывает тебя, и ты не можешь понять в какую сторону рыть, чтобы выбраться оттуда.
Меня зовут Катя, мне шестнадцать лет, год назад меня изнасиловали.
Примерно так мне приходится говорить следователю. На этом настаивают родители.
— Не волнуйтесь, — говорит грузный мужчина, пока мы дышим накуренным воздухом в кабинете, слыша, как где-то рядом звонит
— Нет ничего такого в том, что ты расскажешь все следователю, — повторяет мама, обнимая меня за плечи. — Его накажут.
— По сто тридцать первой на пятнадцать сядет, — следователь записывает что-то в блокнот, беря в руки чистый лист для составления протокола. — Несовершеннолетняя, правильно?
На тот момент мне было пятнадцать. И в пятнадцать девушки мечтают о первом поцелуе. Некоторые и о первом разе, но чтобы этот «раз» был с тем, кого любишь.
Мои колени снова трясутся, слезы текут сами по себе. Обнимаю маму, стараясь как-нибудь заглушить громкие рыдания.
Уголовный кодекс прописывает это преступление как особо тяжкое деяние, которое карается тюремным сроком. Изнасилование несовершеннолетней, «совершенное с особой жестокостью по отношению к потерпевшей». От десяти до пятнадцати.
Только что дадут эти десять-пятнадцать, когда лавина тебя уже придавила? Чисто из-за принципа? Почему таких нельзя изнасиловать в ответ? Почему убийцу нельзя так же убить? Почему вора тоже нельзя ограбить? Почему не вышибается клин клином?
— Да мне не нужна ваша эта жалость!
Из-за истерики мне трудно дышать. Расспросы прекращаются, следователь дает мне выпить какую-то гадость.
Даниил Романович — мой лучший друг. Ему двадцать один год, и он учится в престижном институте. Его родители состоятельные люди. Однако Даниил — дурак.
Мы дружили с ним с детства, когда он был нормальным и адекватным. Потом, опьяненный деньгами родителей и их связями, он связался с наркотой и плохой компанией. Отец-депутат, вытащил его из всего этого и пропихнул на очное в МГИМО. Вроде бы Даниил пошел на исправление, забыл о наркотиках, пил очень редко и немного, учился на четверки. Его фото красовались на обложках журналов про успешных или просто красивых людей. Он был очень смазливым. Его длинным ресницам могла позавидовать любая девушка. Большие гетерохромные глаза придавали очарования его красивому смуглому лицу. Тонкие губы расплывались в дьявольской улыбке, а пепельные волосы были всегда аккуратно уложены.
Человек не видит всей дряни за красивым личиком. И Птич, и Даниил, словно конфеты с красивым фантиком, хранят внутри себя жуткую начинку. Но Птич — просто запутавшийся подросток. А Даниил…
Он был моим другом и не больше. Потому что мне он не нравился. Потому что девушки, похожие на меня, мечтают о простом, душевном, любящем парне, а не о бабнике.
Мне нравился наш гитарист из той музыкальной школы, в которой параллельно вели кружок танцев. На нем были большие очки в белой оправе, которые явно были ему велики. Он часто лохматил свои зеленые волосы и хвастался, что скоро набьет новое тату. У него была своя группа, где он был гитаристом и бэк-вокалистом. Он был вежлив и хорошо воспитан, любил сидеть в библиотеке, выступал против курения, мечтал о двух сыновьях, о поездке в маленькую деревушку в Норвегии. Ему было всего девятнадцать, но он говорил о жизни так мудро, словно прожил больше сорока.