Шрифт:
А мне хочется быть психологом. Никто не спросил, нужен ли мне этот дар рисования. Никто не спросил, хочу ли я вообще что-либо рисовать. Мне нравится мулевать картинки, придумывать комикс. Да мне в кайф просто глаза на листочке рисовать. Так случается, что нам дают дар, но не спрашивают, хотим ли мы им пользоваться.
У нас с родителями разное видение Бога.
— Они знают… О тебе? — неожиданно интересуется Жизнь, складывая руки в ожидании.
Хмыкаю,
— С недавнего времени да…
Лучше бы нет. Так сложилось, что родители считали меня обязанным им во всем. Их мнение, как они считали, было исключительно верным. Но мы-то с вами знаем, что ничего верного нет. Нет, так же как и самой истины.
Если днем они молились Богу, соблюдали все посты, отправляли меня в воскресную школу и тянули в церковь, где мне встречались лживые и мерзкие люди, то вечером они ругались друг с другом до драк. В тайне ото всех отец напивался, бил мать, устраивал разгром.
Мои родители жили не так, как им хотелось, а так, как было надо. «По слову Божьему».
Им пришлось пожениться, пришлось верить в Христа, пришлось воспитывать меня и старшего брата, который, кстати говоря, свалил в другую страну и не поддерживал с нами связь. Для них он был позором и отпрыском Сатаны. За это мать тоже сильно получила от отца. Мол, это она была виновата в том, что родила ребенка от Дьявола.
И никто не подумал, кроме меня и брата, что так поступать неверно.
Иногда сбежать — единственная возможность стать свободным. Даже вступая в раздор с родителями.
— Так как они узнали? — перебивает любопытная Смерть.
— Просто, — пожимаю плечами, — мне захотелось сказать.
Сначала это был разговор с матерью. Человек, который однажды осознал, что ему нравится далеко не противоположный пол, разумеется, хотел беседовать с родителями. Ребенку всегда страшно узнавать что-то новое. Вспомните, к кому мы бежали, когда у нас выпал первый зуб? Кому кричали о том, что кровь течет из ранки? Родителям.
Счастлив тот, кто так делал. Есть и те, кто ничего не говорил своим родителям, боясь столкнуться с непониманием или осуждением.
— Если нравятся парни… Это нормально? — в тот момент ожидаю от матери любой реакции, но никак не падения на пол и чтения молитвы. Она заливается слезами. Пытаюсь разрулить ситуацию, говоря, что это мой друг осознал и меня это никак не касается. Но крики, плач и мольбы никак не прекращаются.
В соседней комнате просыпается пьяный отец, неразборчиво спрашивает, что случилось.
После долгих разъяснений матери меня хватают за волосы и ударяют головой об стену.
И
Разумеется, вы понимаете, что «отличаетесь» от других не сразу, а постепенно. И когда вы ожидаете скандала, отречения от семьи, церкви, — то каково ваше удивление, когда родители пытаются избавиться от вас.
— Эти руки! — кричит отец, волоча меня по лестнице вниз. Соседи выглядывают из дверей. Для них это шок, видеть нашу семью верующих в таком виде. Но это настоящее, без той самой фальши, о которой говорила Крот. — Эти руки, что трогали мужчин! — отец достает из сарая, что рядом с домом, свой ржавый топор. Весь дом выглядывает, чтобы посмотреть на это. Никто не просит его остановиться. — Эти руки не достойны писать Господа! — на моих щеках слезы. От его громкого крика гудит сигнализация. Никто не торопится ее выключить, потому что представление куда веселее. Мои глупые мольбы о понимании и прощении выглядят глупо. Отец хватает мою руку, кладет ее на скамью, начинает пропиливать надрез на коже, чтобы ему было куда метиться. Затем проделывает то же самое со второй рукой.
— Папа, — в слезах молю его прекратить.
Он замахивается, ударяет топором и попадает по своему пальцу. Кровь хлещет фонтаном. Прибегает мать, просит его успокоиться. Вдали слышна сирена. Кто-то вызвал полицию или скорую…
Меня трясет. Ощупываю свои руки, чтобы убедиться, что все в порядке.
Такова цена искренности между Богом, родителями и детьми.
— Да-а, — протягивает Смерть, невольно отходя назад и плюхаясь в кресло. Окунаю кисти в воду, чтобы смыть остатки краски. Осталось только нарисовать фон.
Евгений подносит мне новый стаканчик.
Брат возвращается в страну, снимает временное жилье, чтобы взять меня под опеку до моего совершеннолетия. Помогает мне создать сайт, на который могут писать подростки с нетрадиционной ориентацией, которые страдают от террора родителей из-за этого. Отец не общается со мной, а мать я иногда вижу на выставках в школе искусств. Она держит связь с братом. Кажется, они с отцом подают на развод.
Смерть снова встает, идя ко мне.
— Хочешь побыть на людях собой? — Смерть берет меня за руку, предлагая встать. Послушно выполняю ее приказ.
— Конечно, — только и успеваю ответить, как оказываюсь на знакомой улице моего города. Мы со Смертью идем за руку по широкой улице, проходим мимо цветущих лип, следуем по направлению трамвайных путей.
— Ну? — поворачиваю голову, вижу, что Смерть уже мужчина. И на нем не похоронный костюм, а довольно яркая футболка, черные узкие джинсы и белые кеды. Он надевает солнцезащитные синие очки, улыбается акульими зубами и сжимает мою ладонь. На нас смотрят люди, но ничего не говорят.