Я

Фридман Эман Петрович

— Что? — изумляюсь, смотря на него. Он намного выше меня. Хорошо сложен. Красив и... И, собственно, его зовут так же, как и меня.

После этих мыслей Евгений улыбается.

Отшагиваю назад. Туда, где не так светло. Люди обычно боятся темноты. Да, мне приходилось много чего бояться, но не темноты. В ней я чувствую себя комфортно. Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что мне нужна темная нора, где будет место для сна и еды. Очень темная, куда

не будет попадать свет, а если и будет попадать, то так, чтобы моего лица не было видно. И тела тоже.

Так мне было бы приятно стоять в этой темноте, если бы не приходилось наблюдать за ужасом на лицах ребят. Кто-то из них плачет. Но у нас нет выбора. Все происходит слишком быстро, что не могу вообще сориентироваться, что мне надо делать. И не сон ли все это?

Темнота поглощает меня. Создаю для себя воображаемую нору, где очень тепло и уютно.

— Прячешься ото всех, словно...

Глава первая

Крот

— А? — меня пугает бархатистый голос Евгения. От испуга подаюсь вперед, попадая на свет. Жмурюсь от неприятного освещения, съеживаюсь, опускаю левую руку вниз, придерживаю ею запястье правой. Идеальная поза для того, чтобы показать, что ты не настроен на беседу и замкнут в себе.

Евгений становится к книге, выйдя из темноты. Он спокойно произносит:

— Как тебя зовут?

А у меня от этого голоса кружится голова, кожа покрывается мурашками, ноги немного трясутся, переминаюсь с места на место:

— Евгения. Евгения Штейнберг.

Он улыбается:

— Какая красивая фамилия! Какая величественная и громкая!

Одним словом, моя фамилия — моя полнейшая противоположность.

Человека можно описать разными эпитетами. Можно использовать такие, как «красивый», «утонченный», «сияющий». Но во мне, к сожалению, нет ничего такого. Эти слова напоминают мне красивое платье, но только вот по размеру оно слишком маленькое, настолько маленькое, что на тело не налезает.

Эти эпитеты не налезают на меня. Поэтому все «красивое» кончается именно на фамилии. Она от немецких графов, живших в стране в конце девятнадцатого века. Скорее всего, мои покойные родственнички бьются головой об стену, выкалывают концами моноклей себе глаза, а еще, несмотря на аристократизм, не стесняются в выборе немецких выражений. А все потому, что они видят не достойного потомка, а меня.

— В чем твой талант? — спрашивает Смерть.

— Ну...

Ничего дельного в голову не приходит, потому

что моя персона считает себя довольно бесталанной личностью. У меня не получается рисовать, танцевать, петь. Мне хотелось бы заниматься всем этим, только вот не сложилось. Почему? А потому что в меня, как в Джека Фроста из «Хранителей снов», никто не верил.

— Все равно это у тебя не получится, — говорила мать. Отец только лишь фыркал и закатывал глаза, считая все то, к чему у меня когда-то лежала душа, беспросветной глупостью и временным явлением.

— Мой талант…

Вспоминается, как бабушка настояла на том, чтобы меня отдали в музыкальную школу. Мне стоило только лишь подобрать на фортепиано мелодию из бабушкиного любимого сериала, и тут она решила, что ее бесталанная внучка — реинкарнация Моцарта. Наивная старая женщина, разочаровавшаяся во мне после того, как моя персона не смогла с первой попытки правильно сыграть «Лунную сонату». Однако из музыкальной школы меня так и не забрали. Так и сложилось, что единственное, что может делать Женя — это в правильном порядке нажимать на клавиши, чтобы музыка была более-менее приятной для ушей.

— Люди говорят, что у меня получается играть на фортепиано, — теперь мои руки сложены на груди. Но этого недостаточно, мне хочется, чтобы свет и вовсе погас, скрывая все уродства моего тела.

Смерть щелкает пальцами, передо мной возникает рояль:

— На нем играли великие музыканты. Не ублажишь ли ты наши уши нежной музыкой?

Если он скажет сыграть «Лунную сонату», мне придется проехаться его четко очерченным носом по клавишам.

— По правде сказать, мне и играть нечего...

— Какая-то ты замкнутая. Ну, не надо, не каждый же день умираешь.

О, уважаемый господин Смерть, вам не приходилось быть мной. Любая оплошность, и рука сама тянется завязать петлю из первой попавшейся нитки. Мне нужно быть идеальной в поступках, чтобы компенсировать внешность, но ежедневно случается какой-нибудь конфуз. Видимо, господин Смерть, вам действительно не терпится пересчитать клавиши вашим прелестным носом.

— Так сложилось, — говорю, делая шаг немного в тень.

— Что сложилось? — неожиданно интересуется Евгений, облокачиваясь на кресло Смерти. Тот дергается, явно удивляясь такому вальяжному поведению Харона.

— Сложилось, что женщина — априори нечто красивое. У девушки должны быть шелковистые волосы, нежная кожа, стройные ноги и красивое тело. Они улыбаются, смотря в зеркало. А мое отражение напоминает мне рыбу-каплю.