Яблоко Немезиды
Шрифт:
— В чем меня обвиняют? — хрипло спросил шеф полиции. — И кто?
— Он еще спрашивает, — саркастически произнес министр. — Может, вы потребуете ордер на арест? Его нет, Мелтон. Но мы добры. Мы хотим спасти ваше имя от позора. Имя вашего отца. Так будет точнее.
Молчание.
— Это какая-то ошибка, — пробормотал господин Мелтон.
— Ошибка? — Министр поднял брови. — Что вы имеете в виду? Вашу совместную деятельность с этим авантюристом от науки? Ваше попустительство торговцам наркотиками? Преступное попустительство в корыстных целях. Разве это не вы шли на любые ухищрения, лишь бы отвести руку правосудия
— В смерти Бредли я не виновен.
Министр взмахнул рукой и поморщился.
— Довольно, Мелтон. Я повторяю: полиция должна быть чиста. На размышление вам остается ночь. Л не вздумайте делать глупостей. Помните, из этого кабинета выхода нет.
И министр закрыл за собой дверь. Господин Мелтон остался наедине с Немезидой, которая строго смотрела на него со стены…
А “кадиллак” профессора Кирпи мчался в это время по автостраде, связывающей столицу с большим портовым городом. За “кадиллаком” неслись две серые машины службы безопасности. Кирпи надеялся уйти от погони. В порту он рассчитывал найти пристанище у одного из своих старых друзей, скрыться надолго от агентов СБ, а потом тайком уехать за границу. Шеф полиции своим звонком оказал ему последнюю услугу, и Кирпи был ему за это благодарен. Он полагал, что на несколько часов опередил погоню. В том, что министр организует ее, профессор не сомневался. Не догадывался он только об одном: министр лично сказал несколько слов агентам, отправляющимся на поиски профессора. Если бы Кирпи знал об этих словах, он остановил бы свой “кадиллак” и постарался бы придумать иной способ спасения.
Но слова были произнесены. И с каждой минутой расстояние между серыми машинами и “кадиллаком” сокращалось. Сначала оно превышало три мили. Потом уменьшилось до одной. Профессор понял, что “кадиллаку” не уйти, когда серые машины оказались в ста метрах от него. Он не услышал треска автоматной очереди, прошившей задние колеса “кадиллака”. Ощутил только неимоверную тяжесть, навалившуюся вдруг на грудь.
Агенты СБ увидели, как “кадиллак” встал на дыбы, потом запрыгал, как огромная лягушка, опрокинулся набок и покатился кубарем с насыпи. Серые машины становились. Четыре человека постояли несколько секунд на краю автострады. Двое пошли вниз. Двое вернулись к машинам.
Один из агентов тщательно осмотрел труп профессора Кирпи. Второй, подсвечивая фонариком, занялся изучением колес. Первый сказал:
— У него сердце размазалось по позвоночнику.
— 140 миль, — равнодушно откликнулся второй. — Это что-нибудь да значит. Меня беспокоит правая рессора. Пуля, кажется, царапнула ее.
— И это все?
— Посмотри еще. Нет ли прямых попаданий? Я иду за колесами.
Минут десять они работали молча. Наконец простреленные колеса были заменены. Они еще раз тщательно осмотрели место катастрофы, сели в свои машины и уехали.
— Любопытно бы узнать, в чем дело? — сказал агент, осматривавший труп Кирпи, своему спутнику. Тот вяло откликнулся:
— Какого дьявола тебе надо? Благодари Создателя, что мы не знаем ничего.
— Нет, все-таки? — не сдавался первый.
— Спроси у шефа, — хрипло засмеялся второй. — Он тебе разъяснит.
Первый помолчал, потом закурил и заговорил вновь:
— Нет, что ни толкуй, работа чистая. И главное — ни одной машины на дороге.
— Магистраль перекрыта, — лаконично сказал второй. — Он все равно никуда бы не ушел. В тридцати милях от порта — пост.
— А тот сдержит слово?
— Увидим.
…Еще одна серая машина остановилась в этот час перед воротами клиники профессора Кирпи. Из нее вышел человек в темном плаще. Слегка прихрамывая, он подошел к калитке, которая открывалась в длинный тамбур, и позвонил. Заспанный привратник хмуро оглядел незнакомца.
— Позовите директора, — сказал хромой.
— Еще чего, — огрызнулся привратник. — Посмотрите на часы. Или вы из этих? — Он выразительно покрутил пальцем около головы.
Хромой усмехнулся.
— Я из тех, — процедил он и подошел к телефону. — Как звонить дежурному врачу?
Привратник назвал номер. Незнакомец снял трубку.
— Служба безопасности, — сказал он. — Жду вас возле главного входа.
Минут через десять в тамбур вбежал запыхавшийся молодой человек.
— Стивенс, — представился он, близоруко щуря глаза на позднего гостя.
— Можете звать меня Максом, — хмыкнул хромой. — Я хочу взглянуть тут кое на кого. Идемте! — И он подхватил Стивенса под руку.
— Где-то тут у вас, — сказал Макс, когда они вышли во двор, — есть одна пациентка. Эльвира Гирнсбей.
Стивенс пожал плечами.
— Это имя мне ничего не говорит, — сказал он. — Надо посмотреть регистрационные книги. Регистратура у нас в корпусе “А”.
— Пожалуйста.
В регистратуре врач долго изучал списки. Потом сказал:
— Такого имени нет.
— Ну что ж, — заметил Макс. — Изберем другой метод.
Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и показал Стивенсу.
— Нет, — сказал тот, рассмотрев портрет. — Хотя… В корпусе “Б” у нас есть новенькая… Но почему она не проходила по книге? Странно…
Они снова вышли во двор. Бетонная дорожка, окаймленная аккуратно подстриженными кустами, привела их к корпусу “Б”. Стивенс разбудил дремавшего швейцара. В приемном покое их встретила миловидная сестра. Стивенс переговорил с ней и сказал Максу:
— Вероятно, эта женщина находится в палате 12.
— Идемте, — лаконично предложил Макс.
Палата 12 находилась на втором этаже. Стивенс пошел впереди. Сестра, позвякивая ключами, шла рядом. Хромой Макс двигался сзади, засунув руки в карманы плаща. У дверей двенадцатой палаты процессия остановилась. Стивенс взял у сестры связку ключей и сунул один из них в замочную скважину. Макс вытянул шею и заглянул через плечо Стивенса в открывшуюся дверь.
В небольшой комнате ярко горела электрическая лампочка, освещая смятую постель, голые стены и низкий столик с остатками ужина на нем. В одной из тарелок лежала недокуренная сигарета. В палате никого не было.
Макс молча посмотрел на Стивенса. Тот бросил взгляд на сестру.
— Я же только вышла на дежурство, — сказала сестра недовольно.
— Почему здесь горит свет? — спросил вдруг Макс.
Стивенс махнул рукой:
— В палатах нет выключателей, — сказал он, как о чем-то само собой разумеющемся.