Ячея

Зафесов Юрий

Я ведь тертый калач! Я грядущую власть знаменую: здесь разводят рамсы, здесь линчуют, здесь щупают кур. Я сошью тебе миф, а себе я куплю надувную узколонную деву из нерпьих лоснящихся шкур. С ней забудусь во сне, в тесноте, в срамоте и неуюте. Призадумаюсь шибко: кого-то, да сможем родить! Обозначу очаг, согреваясь не в чуме, так в юрте. Мне давно ведь повадно спирально, как дым, восходить.

В тундре прошлого нет. Но летят и летят бумеранги. Бреют череп чучхе и из рук вышибают абсент. Лучше

в чуме чуметь. Или яриться хреном в яранге, зарывая в брезент горловой диалект и акцент.

Знаешь, Гурья Башка, в твоей доброй и чувственной вере мой поверженный смысл начинает от горя лысеть. Наша дружба крепка, как мозоли рабов на галере (я давно на былое гляжу сквозь москитную сеть).

Гу-гу-гурья башка! Торгаши меня вновь обманули! За меня отомсти, пребывай при своем короле. Как твоё «ничего»? Как погода в Ба-ба-барнауле? Впрочем, может быть, в Томске, а может, и в Йошкар-Оле.

«Гордись убежищем, чалдон…»

А.П.

Гордись убежищем, чалдон,белёной печью, чистым полом!..Я знаю: самый лучший дом —дом, обнесённый частоколом.Я к неприкаянным не строг,пусть ищут вольное становье!Мой дом – не капище, не стог,но ощерённое гнездовье.Кому – шурфы, а мне – графин.Во мне – бескрайность и приволье…Там всякий, кто не серафим,падет на вздыбленные колья.

Город Желтого Жиголо

В. Артемову

Эту ночь не купить за трешку.Сей бульон – не перловый суп.Это как распилить матрешку —на последней сломаешь зуб.Ефросинья да Евпраксия:в каждой плавающий узор.Что, Артем, для тебя Россия,если вымести хлам и сор?Если пыхнув знакомой трубкой,ад воздавши, смолу – в янтарь.Если видеть под каждой юбкойи аквариум и букварь.…Аты-баты!Был город зыбок.Раскачавшись на каблуках,два бродяги кормили рыбок.Рыбки плавали в облаках.

«Да…»

Да,я заблудился быв мире,когда быне свет этих яркихи хищных огней.Бывают такиекрасивые бабы,что тихо вздохнешьи найдешь пострашней.И станешь богаче,значительней, выше,добьешься всегои поспеешь на суд,где серые волкии серые мышипоследнюю коркуподкорки грызут.

Два мотива

Валентину Устинову

1

Мы тем и будем знамениты, что пастухи вселенских смут, семиты и антисемиты, нас не оценят, не поймут. Мы не задушим их в объятьях, не станем бить из-за угла – в метафизических понятьях продолжим спор добра и зла. Прикроем русское пространство, на плечи взвалим облака. Есть два мотива мессианства – «гоп-стоп» и «песня ямщика».

Есть мы с тобой, что неучтиво над звездной бездной осеклись, провидя век, где два мотива слились, смешались и сплелись. Сошлись, как сходятся в проулке, тиран и жертва, бог и черт, градоначальники и урки, и с казнокрадом – звездочет. Провидец с фигою в кармане и переделкинская фря – они в итоге пониманья и Февраля и Октября.

А нам по нраву жизнь июля и августа, и сентября, где муравейники и ульи, и подмосковная заря. Где с золотой каёмкой блюдца, с кофейным контуром веков – не зодиаки властолюбцев и гороскопы дураков. В нас суть грядущего другая. Совсем иной водораздел.

Бродяга, грусть превозмогая, из-за Байкала углядел – как бронзовеют от заката, в хитросплетениях молвы, два вахлака, два азиата на берегу реки-Москвы.

2

Оставив эго в первом встречном, не убоявшись тупика, давай подумаем о вечном – построим замок из песка. (Не третий Рим и не Афины, и – не дай Боже! – Голливуд.) Тогда разумные дельфины нас, неразумных, призовут в глубь мирового океана за вулканический ожог, где грозный рык Левиафана глух, как пастушечий рожок.

Туда, откуда взгляд не кинешь в ветхозаветные края, на Атлантиду и на Китеж – сквозь суть догадки бытия. Где киль Летучего Голландца распашет хлябь над головой. Где черепаший хрупок панцирь, совсем как опыт мировой. Где метеорами слепыми завьюжит космос, глух и пуст, когда под слоем звездной пыли Господен Перст означит путь. Путь от Ковчега до борделя апостолов и зазывал. И нас на берег Коктебеля забросит тридевятый вал.

Конец ознакомительного фрагмента.