Ячейка 21
Шрифт:
Свен заметил не сразу. Настолько это выбивалось из общей картины. У двери висела в рамке вышитая золотом на красном фоне надпись «СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА!». Возле нее – два черно-белых снимка: мужчина и женщина в полицейской форме, оба лет двадцати.
Огромная, просто необъятная квартира. И в самом центре – две фотографии с рождественской вышивкой.
Эверт посмотрел на него, вздохнул. И жестом пригласил наконец войти. Он подтолкнул к Свену скамейку, которая стояла недавно у него под ногами. Свен придвинул ее к себе и сел.
Перед его приходом Эверт читал книгу. Свен попытался прочесть название, чтобы хоть как-то завязать разговор, но книга лежала на столике обложкой вниз. Он снова встал, ткнул пальцем в коридор, по которому только что шел:
– Эверт, что это?
– Ты о чем?
– У тебя что, всегда все это было?
– Да.
– Я никогда не видел ничего подобного.
– Я все меньше провожу здесь времени.
– Да одна твоя прихожая – как все наши квартиры!
Эверт Гренс кивком снова пригласил его сесть. Закрыл книгу, подался вперед, лицо его налилось краской. Пустая болтовня была ему не по душе.
– У нас сегодня воскресный вечер или как?
Свен не ответил.
– Начало девятого, так ведь?
Он и не ждал ответа.
– Так есть у меня право побыть в одиночестве? Или нет?!
Молчание было ему ответом.
– Какого черта ты вламываешься ко мне?
Свен Сундквист перевел дыхание. Такие вспышки гнева он видел и раньше. Но не страх. В этом он был уверен. Раньше Гренс никогда не выказывал страха. А сейчас он сидел в своем собственном кресле, и ему не удавалось скрыть свой страх за агрессивностью.
Свен посмотрел на комиссара:
– Скажи, Эверт. Ты знаешь, какой тяжелой иногда бывает правда?
Его больше не заботило, хочет ли Эверт, чтобы он сидел. Он встал. Посмотрел в окно, провожая взглядом машины, которые двигались от одного красного сигнала светофора до другого. Сделал пару шагов по комнате и прислонился к стене с книгами.
– Ты тот человек, с которым я провожу почти все дни. Больше, чем с женой. Больше, чем с сыном. И я не развлекаться сюда пришел. Я тут потому, что у меня нет другого выхода.
Эверт Гренс откинулся на спинку кресла и внимательно смотрел на Свена.
– Ложь, Эверт. Дьявольская ложь!
Тот не пошевелился. И не сводил с него глаз.
– Ты солгал. И я хочу знать почему.
Эверт Гренс фыркнул:
– Никак у меня тут прокурор завелся?
– Я хочу, чтобы ты ответил на мои вопросы. Фыркать и обзываться можешь сколько угодно. Я готов.
Он снова отошел к окну. К огням машин, которые двигались все медленнее. Так хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.
– Я взял больничный на два дня.
– Однако стоишь тут вполне здоровый и играешь в допрос.
– Я не был болен. Я ездил в Литву. В Клайпеду. Меня послал Огестам.
Свен Сундквист предвидел это. Он знал, что сейчас Эверт вскочит и заорет:
– Чертов прокурор! В Литву! За моей спиной!
Свен подождал, пока тот откричится.
– Присядь-ка, Эверт.
– Да пошел ты!
– Сядь, я сказал!
Эверт Гренс поколебался, посмотрел на Свена и уселся снова, положив ноги на скамеечку.
– Я встретился с Аленой Слюсаревой. В аквариуме, это такой аттракцион для туристов в Клайпеде. Нам нужно было, чтобы она рассказала, как по просьбе Лидии Граяускас она пронесла в Южную больницу пистолет и взрывчатку.
Свен выждал. Реакции не последовало.
– О том, как она переговаривалась с ней из больницы. По мобильному телефону.
Он посмотрел на человека в кресле.
Скажи хоть что-нибудь!
Отреагируй!
Только не смотри на меня так!
– И перед тем как расстаться со мной в китайском ресторане, она задала мне странный вопрос. Она спросила, зачем я спрашивал ее обо всем этом. Потому что она уже все рассказала. На допросе. Другому шведскому полицейскому.
Тишина.
– Не молчи, Эверт.
Ни слова в ответ.
– Скажи хоть что-нибудь!
Эверт Гренс рассмеялся. Он хохотал до слез.
– Ты хочешь, чтобы я что-то сказал? А что я скажу? Что два сопляка в погонах так ни хрена и не поняли?
Он засмеялся еще громче, отирая слезы рукавом.
– Ну, про Огестама я все знаю, каков он гусь. Но ты-то, ты! Ты как можешь быть таким молокососом?
Он взглянул на незваного гостя, который позвонил в восемь часов вечера в воскресенье, в самый разгар его законного уединения.
Он продолжал смеяться, теперь тише, качая головой:
– Преступница, Граяускас, погибла. Пострадавший, Нордвалль, погиб. И кому какое дело, зачем да почему. По крайней мере народ, налогоплательщиков наших, которые нам зарплату платят, это не интересует!
Свен Сундквист так и стоял у окна. Заорать? Перекричать его, чтобы не слышать, что он несет? Нет: он же знал, что скрывается за этим напором. Страх.
– Эверт, это и есть твоя правда?
– Нет, Свен, она твоя.
– Нет. Никогда. Видишь ли, мы с ней тогда не закончили разговор. В аквариуме. Потом мы встретились в ресторане. В центре Клайпеды. И Алена Слюсарева рассказала мне, как их с Граяускас три года возили по всей Скандинавии. Как товар. Про двенадцать палок в день. Про тюрьму, рабство, унижения – я словно сам все это испытал. На собственной шкуре. Рогипнол, чтобы забыться, водка – чтобы отключиться, чтобы выжить с этим стыдом в душе, потому что он никогда их не оставит.
Эверт встал и направился к двери. Он махнул Свену, чтобы тот следовал за ним.
Свен кивнул, но пошел не сразу, сперва остановившись у фотографий двух полицейских – девушки и парня, – у которых вся жизнь еще впереди. Особенно его глаза. Свен не мог оторваться от них – такие живые. Таких глаз у него он никогда раньше не видел.
Они не соответствовали этой квартире.
Сияли, были полны жизни.
Здесь же вокруг только пустота, словно однажды все замерло.
Он оставил в покое фотографии и вышел из библиотеки в бесконечный коридор, миновал две комнаты и вошел в третью – кухню. Точно о такой мечтала Анита – достаточно просторная, чтобы готовить, и достаточно уютная, чтобы посидеть и поговорить.