Яд для Наполеона
Шрифт:
Три дня спустя, 4 июня, состоялся всенародный праздник. На Елисейских полях в тридцати шести фонтанах били струи вина, накрытые тут и там столы ломились от яств. Под открытым небом давали представления актеры и играли оркестры. Толпы гуляющих стали разбредаться по домам лишь поздней ночью, когда отгремел фейерверк на площади Согласия.
Уже под покровом ночной темноты некто, никем не узнанный, прибыл в Консьержери.
Посетителя провели по лабиринту тюремных коридоров к тесной одиночной камере. Перед ее решеткой, взяв у одного из тюремщиков масляный фонарь, он приказал оставить его наедине с заключенным. Потом, подняв светильник, открыл лицо.
— Ты меня разочаровал, мой друг. А я ведь предупреждал тебя: этого делать не следует, — голос звучал убаюкивающе мягко.
— Ваше превосходительство!.. — воскликнул Жиль, ибо это был он.
Он был в той же одежде, в которой его арестовали три дня назад, но уже заметно потрепанной и грязной. Поднявшись с тюфяка, валявшегося прямо на полу, он подошел к толстым прутьям решетки.
— Ваше превосходительство, это недоразумение! Я не знаю, что вам на меня наговорили, но клянусь Богом — я не мог предотвратить его гибели.
— Чьей гибели?
— Императора.
— Глупец, император жив и здоров! Причем чувствует себя гораздо лучше, чем ты или я, и готов идти войной против всей Европы. Но мне думается, что высокая политика тебя уже не должна занимать.
— Жив? Император жив? — переспросил пораженный Жиль.
— И как никогда полон грандиозных замыслов. В то самое утро, когда я не дал ему побриться… а точнее, предотвратил использование им для бритья отравленного лезвия, в то утро мы переговорили наедине. Император был спокоен. Покушение, как известно, способствовало его восхождению на престол, и я посоветовал ему воспользоваться нынешним покушением для отречения. Церемония на Марсовом поле очень подходила для подобной цели. И если бы он принял мой совет, на троне воцарился бы его сын, и войны удалось бы избежать.
— Но как вы узнали, когда состоится покушение?
— Мне вовремя доложили. И я успел, когда император — в данном случае лучше и не скажешь — находился на волосок от гибели. Излишне говорить, что все участники покушения уже за решеткой… за исключением тех, кто мертв. Это страшное расточительство — сохранять жизнь заговорщикам! А что касается тебя… увы! Тот, кого не существует, не способен ни за что нести ответственность, не так ли? Мелкая кража, которую ты совершил из моего секретного архива, — ее одной уже достаточно, чтобы остаток жизни провести за решеткой. У предательства есть свои пределы. И своя цена.
— Но ваше превосходительство… ваше превосходительство… — взмолился Жиль, бросаясь грудью на решетку и устремляя руки к Фуше, так что тот даже отступил. — После стольких лет…
— Теперь трудные времена для предателей, и похождения виконта де Меневаля, подошли к концу. Никто, ни сегодня, ни завтра о нем не вспомнит. Отныне ты — безвестный узник, лишенный всего на свете.
— Умоляю, ваше превосходительство! — уже стонал у решетки Жиль. — Пощадите! Мне известно гораздо больше, чем вы думаете. Я могу вам пригодиться. Используйте меня, как вам будет угодно. В противном случае…
Фуше накинул на голову капюшон и вновь поднял фонарь.
— Мне неясно лишь одно: за каким дьяволом тебе понадобилось письмо?
Жиль, цепляясь обеими руками за прутья, медленно сполз по ним вниз и рыдал, прильнув лицом к холодному железу решетки.
— Тюремщик! — кликнул посетитель в капюшоне и, не произнеся более ни слова, растаял в конце коридора.
Жиль остался один в кромешной тьме. Прошло немало времени, пока он встрепенулся, словно что-то вспомнив. Не переставая всхлипывать и сетовать на незавидную долю, он лихорадочно обшарил карманы, а затем на четвереньках отполз в дальний конец камеры. Нашел там спрятанные письмо и записку. Стоя на коленях, Жиль держал два отсыревших листка — и шепотом повторял:
— Богатство… Вот оно, несметное богатство… Теперь ему нет цены…
— Сара, — войдя в комнату, сказал кюре, — тебе следует поесть.
— Спасибо, падре, я не голодна, — Сара оперлась на руку Огюста.
Священник и его сестра, мадмуазель Барро, испытывали к молодой женщине не только искреннюю привязанность, но и — с недавней поры — глубокую благодарность. Денежная помощь Сары пришла к ним как нельзя кстати, отведя угрозу разорения. Жером и Батист, которые остались здесь, избежав участи бесприютных бродяг, и подавно считали свой долг неоплатным и всячески старались быть полезными постояльцам и благодетелям, особенно сейчас — в час беды.
Доктор, осмотрев больного, он неожиданно резким движением повернул голову Жюлена из стороны в сторону. Сара одной рукой прижимала к губам платок, а другой опиралась на плечо Огюста, бледного как полотно и небритого, со свежей раной на щеке.
— Сознание никак не возвращается к нему… — то ли спросила, то ли констатировала Сара.
— Весьма сожалею, но дела обстоят именно так, — врач поправил прикрывавшее Жюльена одеяло и поднялся.
— Разве такое возможно? Ведь прошло уже двое суток, — вступил в разговор Огюст.
— Глотательный рефлекс присутствует. Со стороны функций дыхательной системы и деятельности сердца изменений тоже не наблюдается. Его забытье сравнимо с глубоким сном, — задумчивый тон доктора выдавал бессилие медицины; уставившись в пол напряженным взглядом, он словно находил там нужные умные слова, материал для своей наукообразной речи: — В ряде случаев, в результате травмы мозга у пациентов сохраняется цикличность смены сна и бодрствования, пациент способен самостоятельно дышать и даже производить спонтанные глотательные движения, однако самопроизвольная ментальная активность, равно как и моторика отсутствуют. Возможны лишь спазматические сокращения, подергивания конечностей. Жюльен сейчас именно в таком состоянии.
— И сколько времени он может в нем пробыть? — спросила Сара.
— Никто не знает.
— Бедный юноша! Какое несчастье! — пробормотал себе под нос кюре.
— Если вы верите, — добавил лекарь, — молитесь за его выздоровление. Мои знания и опыт подсказывают: остается только надеяться и ждать.
— Я провожу вас, — кюре пропустил лекаря вперед, затворив за ними дверь.
— Во всем виноват я…
— Ты не должен так говорить. Он… он обязательно выздоровеет, — и Сара уткнулась лицом в подушку Жюльена.