Яд для Наполеона
Шрифт:
Он направился к своей кровати, взял лежавшие на покрывале бумаги и, перечитав одну из них спросил:
— Она… Клер-Мари… жива?
— Умерла, когда я был еще ребенком.
— Как к вам попали эти письма?
— От моего деда.
— Дня не проходит, чтобы я о ней не вспоминал. Наше последнее свидание было горьким. Она сказала, что не хочет ребенка. Что разлюбила меня. Это было жестоко. Однако послание, которое вы мне дали, все проясняет.
— Она никогда не забывала ваше величество.
— Я возвращался в Сёр. И не один, а несколько раз. Но ее отец знать меня не хотел, он твердил, что его дочь меня не любит, и в их доме я — нежелательная персона. В последний мой приезд я узнал, что он погиб, а она бесследно исчезла.
— Она убежала из дома, государь. И родила в Париже.
— Как она умерла?
— У моей матери не было достаточных причин, чтобы жить, — Жиль напустил на себя печальный вид.
— Н-да, — молвил Бонапарт. — Отец Клер-Мари не ошибался. Эх, если б я знал об этом письме… если бы хотя бы догадывался о том, что происходит на самом деле… Я увез бы ее с собой… Если вы, — продолжал император, пряча письма за портрет своей супруги, — действительно намерены задержаться на какое-то время на этом острове, мы иногда могли бы встречаться и беседовать.
— Для меня нет ничего более приятного, чем быть полезным вашему величеству.
— Я хочу показать вам кое-что, прежде чем вы уйдете.
Жиль проследовал за императором. Они прошли через рабочий кабинет — такую же маленькую комнатушку, как и спальня. Затем пересекли столовую, освещенную только тем светом, что просачивался через стекло в двери, и вошли в салон — помещение более просторное и не такое темное, с двумя не зашторенными окнами, выходившими на запад. Обстановка здесь, однако, поражала скромностью, почти аскетизмом. В углу стоял стол с шахматной доской и расставленными для игры фигурами.
Император приблизился к незажженному камину и взял с полки мраморный бюстик ребенка.
— Это — мой малыш, Римский король. Прошло более пяти лет, как у меня его отняли. С тех пор я не получил от него ни весточки. Мой мальчик — единственный, кто меня не предал. Когда императрица забирала его, собираясь увезти с собой в Австрию, знаете, он кричал: «Я не поеду!» Воистину, достойный сын своего отца. Но сейчас его воспитанием занимаются мои враги. — Наполеон держал бюстик с благоговением, словно величайшую святыню. — В этом доме все, в том числе прислуга, думают, что у меня нет ушей. Но они ошибаются. Все шепчутся, уверяют, что этот бюст — подделка, мистификация. Что он выполнен не с натуры. Я этому не верю. Вы допускаете, что отец может дать обмануть себя, попасться на такую грубую уловку? Что я не способен узнать собственного сына? Нет, я своего сына всегда узнаю. Ибо он моей крови.
Он поставил бюстик на каминную полку и вдруг, словно под влиянием небывалого порыва, невообразимого для человека, который редко кого удостаивал рукопожатия, подошел к Жилю и возложил руки ему на плечи, крепко и в то же время деликатно сжимая их. В тот миг он выглядел беспомощным, всеми брошенным, разуверившимся человеком, который, находясь на краю могилы, хотел поверить в чудо.
— Быть может, нам удастся познакомиться ближе… Вы понимаете? Быть может — даже стать добрыми друзьями… Добрые друзья… — И уронив руки с плеч собеседника, император кивком головы дал понять, что визит завершен.
Жиль снял жилье на постоялом дворе в Джеймстауне.
Вечером он улегся в постель и раскрыл на первой странице единственную привезенную с собой книгу. Прошли долгие часы, прежде чем он погасил свечи, перелистнув последнюю страницу тома о маркизе де Бринвилье — самой известной отравительнице в истории Франции.
До конца осени Жиль квартировал на постоялом дворе, но император все чаше требовал его к себе в Лонгвуд. Наполеону нравились внимание и обходительность Жиля, разговоры с ним поднимали ему настроение. Жиль представлялся ему человеком не только воспитанным, но и образованным, натурой пытливой и ищущей. Всем этим он был обязан своему приемному отцу — ученому, разорившемуся на проведении дорогостоящих опытов и исследований. Так, по крайней мере, рассказывал сам Жиль. Кроме того, молодой человек был ценителем искусств и неплохим пианистом. По просьбе императора и только для него одного он музицировал на фортепиано, изрядно, правда, расстроенном Альбиной де Монтолон, которая играла на нем до своего отъезда с острова.
У Жиля был замечательно красивый почерк, и император начал, время от времени, надиктовывать ему, ввиду отсутствия графа де Лас-Каза, некоторые свои мысли. Затем, постепенно проникаясь все большим доверием, стал диктовать письма, которые Сен-Дени или Новерра, давние слуги Наполеона, доставляли в Джеймстаун, откуда их потом тайно переправляли в Европу.
Единственная трудность заключалась в нехватке денег. Первоначально Жиль полагал, что аванса, полученного при найме на «Хайленд», ему хватит, чтобы продержаться, пока он будет входить в доверие. Довольно скоро, однако, выяснилось, что жизнь на острове дорога, поскольку почти все завозили сюда с большой земли. Осуществление же плана шло слишком медленно. А потому Жилю даже пришлось подрабатывать в порту, в ожидании, когда судьба наконец ему улыбнется.
И она действительно улыбнулась. Однажды утром, когда наступила местная зима, Бонапарт предложил переехать жить к нему.
Это случилось в ненастный день, когда в лонгвудском доме, и так не ахти как приспособленном для жилья, стало особенно неуютно. Дом стоял непосредственно на грунте и, из-за отсутствия фундамента и подвала, все здесь было пропитано влагой. Сырость ощущалась в помещениях большую часть года, и кое-где на стенах и потолке даже проступал мох. Приняв утреннюю согревающую ванну (ванной служил обитый изнутри листами жести деревянный ящик соответствующего размера, в который Маршан ведрами таскал горячую воду из кухни), император предложил Жилю перебраться в Лонгвуд. Сказал, что в доме, хоть он находится на отшибе и не отличается комфортом, найдутся свободные комнаты и что он — император! — будет счастлив разделить с ним свой кров, а Хадсону Лоу придется смириться с этим.
Сказано — сделано. Поздним вечером того же дня Жиль лег спать на новом месте, в Лонгвуде. И с того же самого дня длинные вечера затяжной зимы, проведенные в его обществе, возможно, перестали казаться императору, физически и морально страдавшему от климата и бездеятельности, столь долгими и тягучими.
К наступлению весны Жиль уже, на пару с Монтолоном, заправлял винным хозяйством Бонапарта, что свидетельствовало о высшей степени доверия. Поскольку они проводили много времени вместе, Бонапарт изъявил желание, чтобы у Жиля был второй ключ (первый находился у графа) от буфета с напитками.
Все, что касалось вина и связанных с ним тонкостей, всегда было в Лонгвуде под особым контролем. Сам Наполеон отлично знал, что отравление вином — весьма распространенный способ устранения неугодных. И никогда, по принципиальным соображениям или из-за недоверия к своему окружению, не пил другого вина, кроме как из собственных запасов. Особенно он ценил «констанцию» и сожалел, что вино, изготовляемое из винограда, произрастающего в Южной Африке, подходит к концу. Последняя партия, присланная Лас-Казом перед отплытием в Европу, пришла в порт назначения в плачевном состоянии. Так что довольствоваться приходилось, в основном, бордо.