Яд для Наполеона
Шрифт:
Констанция или бордо — Жиля, по большому счету, не волновало. Главное — определиться, где и как подмешивать мышьяк, прежде использовавшийся для борьбы с крысами и уже имевшийся в его распоряжении. Мышьяк не имел запаха, был бесцветным и безвкусным. Во всем остальном идея отличалась предельной простотой и состояла в том, чтобы поить жертву ядом изо дня в день малыми дозами. Постепенно накапливаясь в организме, он приведет к летальному исходу. Чтобы избежать разоблачения, Жиль намеревался неукоснительно следовать приемам маркизы де Бринвилье. Иными словами, планировал «перманентное» отравление, симптомы которого медики в те времена не умели распознавать (чем прекрасно умела пользоваться эта знаменитая отравительница).
Поначалу он думал сыпать отраву в бочки. Однако винный склад и, соответственно, розлив в бутылки контролировал Монтолон. А посему в его распоряжении могли оказаться только бутылки. Монтолон, в ответ на обвинения в расточительстве, завел обычай — недопитое не выливать, а затыкать пробкой и подавать на следующий день. Жиль приноровился к таким порядкам, и каждая початая бутыль, прошедшая через его руки, выходила «заряженной» щепоткой мышьяка.
Подобная практика не исключала рисков, в том числе и связанных с привычкой Бонапарта пить вино, разбавленное водой, что смягчало действие мышьяка, замедляло процесс отравления. С другой стороны, выбора у Жиля, в сущности не было, не говоря уже о том, что он сам был заинтересован в неспешном продвижении дела. Время работало на него, способствовало укреплению доверия Бонапарта, а стало быть — достижению заветной цели.
Однажды Жилю все-таки подвернулась оказия всыпать мышьяк прямо в бочку. Он не преминул ею воспользоваться, но все едва не закончилось столь плачевно, что ему в голову больше не приходила мысль попытаться еще раз. Граф де Монтолон, надо отметить — опытный интриган, по чистой случайности не застиг его за раскупориванием одной из бочек. И прошло немало времени, прежде чем Жиль оправился от перенесенного потрясения.
— Жиль, брось там копаться и лучше помоги мне. — Император шел, опираясь на бильярдный кий. — Ноги у меня с каждым днем как будто наливаются свинцом. Ого, уже одиннадцать. Пора и обедать. Али! Маршан! Заснули, что ль, бездельники?
С той поры как Жиль убедил его заняться, для поддержания физической формы, работами в саду, к повседневному гардеробу императора в изгнании — любимым туфлям из красного сафьяна и шлафроку — добавилась широкополая шляпа.
— Проголодался, наверное? Ты, мой друг, встаешь раньше меня.
— Старая привычка, сир. В Америке нельзя иначе.
— Многообещающая Америка! Земля, где человек сам делает себя. Не так, как в этой дряхлой Европе. Как ты думаешь, в Новом Орлеане меня в этой шляпе могут принять за плантатора?
— Полагаю, если бы вы даже пожелали, вам не удастся долго оставаться неузнанным.
Жилю давно хотелось присесть. Он единственный из всего дома к половине шестого — моменту пробуждения императора — уже был не только на ногах, но и трудился в поте лица на паре акров земли, занимаемых садом. Готовил для негоудобрения, выкапывал ямы, в которые онпотом будет сажать фруктовые деревья и дубки. Выбирал растения, требовавшие пересадки, и, разумеется, приглядывал за еголюбимыми розами.
— Мои прудики… как они тебе? А, что скажешь? — распираемый гордостью, Бонапарт обвел рукой два недавно появившихся в саду декоративных водоемчика: при создании одного из них по его предложению была использована старая ванна.
— Это — инженерное сооружение, сир.
— Ну, скажешь тоже…
— Искренне горжусь, что помогал вам. Проложить трубы для подвода воды и искусственного орошения — блестящая идея, — пел дифирамбы Жиль.
— Признаю: мысль о прокладке трубопровода и установке водоразборного крана принадлежала тебе. Но общее руководство… черт побери!.. Кто осуществлял?..
И оба разразились смехом.
Хотя жара стала почти нестерпимой, Бонапарт накинул на ноги плед.
— Почему у меня постоянно мерзнут ноги, Жиль? Можешь мне сказать? Эти горе-эскулапы медленно, но верно сводят меня в могилу. Я всегда с подозрением относился к медицине, но сейчас мое недоверие распространилось и на самих врачей.
— Ваше отношение, сир, закономерно. Что они знают об истинном состоянии нашего здоровья? Симптомы бывают обманчивы. Это я усвоил с детских лет. Все друзья моего приемного отца были медики.
— Знаешь, что я думаю о своих врачах? Все они на службе не у меня, а у британского правительства. Ах, как я сожалею, что уехал О’Мира! Он хоть и англичанин, но отличный специалист. Именно поэтому губернатор и выжил его со Святой Елены. А этот новый… Антоммарки? Не слишком ли много он о себе мнит?
Жиль незаметно оглядел собеседника — великий человек показался ему как никогда изможденным: лицо отдавало желтизной, дряблые щеки отвисли, суставы распухли.
— Но он к вам расположен, сир.
— Так уж ли это важно? Полагаю, то же самое можно сказать и о двух присланных мне священниках. Но разве благорасположение способствует тому, чтобы постичь хоть что-нибудь из богословия под руководством этих двух надутых индюков?
Жиль, пытаясь подавить смех, приложил ко рту ладонь. От Наполеона его реакция не скрылась, и слега склонив голову, он задержал на нем взгляд.
— Скажи мне, Жиль. Ты действительно совсем не помнишь свою мать?
В тот миг в столовую торопливо вошел Маршан, а следом за ним — Сен-Дени со всем необходимым для сервировки стола.
— Что у нас сегодня? — поинтересовался Бонапарт.
— Суп «а-ля королева», крылышко цыпленка и баранья нога, ваше величество, — перечислил Маршан.
— Принеси мне только суп. Но чтобы с пылу с жару. И больше ничего не надо.
— Суп «а-ля королева», сир? — уточнил Жиль.
— Ну да, яичный суп-пюре, но с добавлением молока и сахара. Это — единственное лекарство, которое я признаю.
— Я схожу за вином, сир, — сказал Жиль.