Яд вожделения
Шрифт:
Алена задумчиво поглядывала на оторопелого немца, который никак не мог взять в толк свершившегося и имел вид ребенка, заблудившегося в лесу. Правда, нелегко было представить дитятю с этакой трубкою во рту, из коей Фриц безостановочно выпускал клуб за клубом. Трубку сию, как было известно всем домашним, подарил ему сам государь Петр Алексеевич… сын того царя, при котором за курение рвали ноздри и били кнутами. Ну что ж, теперь нравы изменились – до того изменились, что бабенка безданно, беспошлинно может покинуть полюбовника, коему всецело обязана спокойным привольным
А вот интересно бы знать, размышляла «змея», пригретая на Катюшкиной пышной груди, обратил ли внимание Фриц, сколь споро его любовница смылась? Нажито у нее было немало, ох немало, однако же в считанные минуты все снесено в возок. Додумается ли Фриц, что все добро-добришко было Катюшкою втихаря собрано и увязано загодя?.. Да где ему сообразить! Стоит, словно мешком по голове стукнутый, пыхтит трубкою. Нет, вроде бы ожил: подошел к буфету, достал четырехугольную бутыль толстого стекла, глотнул прямо из горлышка раз да еще раз…
Алена затаила дыхание. Многие мужчины не прочь учинить дебош да скандал под влиянием бахусовых паров. Уж не примется ли он сейчас вымещать злобу на той, из-за коей лишился веселенькой, пригоженькой метресски? Не пора ли ей исчезнуть подобру-поздорову? Дело-то сделано, чего еще ждать?
Уйти хотелось бесшумно, однако сделать сие не удалось: накрахмаленные юбки, которые никак не удалось собрать с полу, предательски шуршали.
Фриц оглянулся и некоторое время тупо смотрел, словно не в силах вспомнить, кто это перед ним и, главное, отчего в этаком виде.
«Ну вот! – обиженно подумала Алена. – А ведь что говорил, негодяй! Таубе, мол, и эта, как ее… бирлинг…»
Не отводя от Алены задумчивого взора, Фриц вновь приложился к горлышку, а затем решительно сунул бутылку в буфет. В его прищуренных глазах вдруг вспыхнуло новое выражение. Скорым шагом приблизившись, он развел руки Алены в стороны, так что юбки вновь поползли на пол, и сосредоточенно проводил их взором. Повинуясь его движениям, Алена переступила через них и двинулась за Фрицем к тому самому, уже знакомому, канапе. Теперь она чувствовала себя совершенно ошеломленной и никак не могла понять, что ей предстоит. Впрочем, кое-что начало проясняться, когда Фриц не только снова расстегнул, но и проворно снял кюлоты и уселся на канапе. Полы его измятой сорочки вздымались на величавом знаке мужского достоинства. Свидетельница сего так и вытаращила глаза. Как? Снова?.. Да что это с ним?! Почему? Неужто?..
Она не успела додумать. Небрежно откинув полы, Фриц сделал приглашающий жест, а когда дама замешкалась, не поленился подтащить ее к себе и водрузить на свои колени, для надежности поглубже насадив на кол. Она задергалась, вырываясь, но Фрицу только того и надобно было, так что вскоре они уже прыгали вместе, и наконец Фриц знакомо побагровел, завел глаза, застонал…
Алена не без любопытства следила за его лицом, на котором выражение напряженного ожидания постепенно сменялось блаженным спокойствием.
Наконец Фриц открыл глаза:
– О… о! Zweimal подрьяд… О, это ест Herrlichkeit! О, да ты настоящая чюро-дей-ка! Как это говорится в Русланд? Не знайт, где найдет, где потеряйт? Нет плохо без хорошо? О, это ist Weinkrampf!
Алена растерянно улыбнулась, кивнула и сделала попытку слезть, но Фриц еще крепче стиснул ее талию:
– О нет, нет! Оставаться на место! Как это сказать… Святое место не бывать пустое? Здесь сиживать Катюшхен, теперь будешь сиживать ты, meine Taube! Это будет твой… как это бывает? Палка для птиц? Сидеть птица?
– Насест? – робко предположила ничего не понимающая девушка.
– О ja! – захохотал Фриц. – Твой насесть! Этот дом – твой клетка, а meine Glied – твой насесть! Was wollen sie? Ты хотеть?
Она пожала плечами, все еще не в силах понять, чего от нее добивается этот немец-перец-колбаса, который, вместо того чтобы горевать по уехавшей любовнице или буйствовать во гневе, хохочет и веселится.
– Не хотеть? – удивился Фриц. – О, я понимаю. Тебе мало zweimal! Надо dreimal? Ох-хо-хо! А ну-ка, meine Glied… Ну, давай, давай… – Он растерянно хлопал светлыми ресницами. – О нет… да! Да! Ты чувствуешь? Ты его чувствуешь? Ты рада? А, meine Beereling?
«Ягодка» закрыла лицо руками, невольно подчиняясь резким движениям Фрица, восхищенного вновь обретенными свойствами своего залежавшегося и чуть ли не мохом поросшего орудия. И если сначала он еще допытывался, смеется она или плачет, то вскоре вновь позабыл обо всем на свете, жадно ловя летучие искры животворного огня.
А она… Уж смеяться-то ей было не над чем! Плакать? Конечно, следовало плакать, но Алена уж столько слез пролила, что одни всхлипывания и остались. Так что она, пожалуй, все-таки смеялась.
Часть II
Свет мой ясный
Пролог
…Алена очнулась от боли: кто-то дергал ее за волосы. Эта боль воскресила жуткое воспоминание: медведь сдирает с головы жертвы кожу вместе с волосами! Она вскинулась, рванулась – и в то же мгновение к ее лицу придвинулось чье-то лицо.
Это был не медведь, а человек!
– Отпусти, Христа ради! – шепнула Алена, однако вцепившаяся в ее косу рука не ослабела, словно незнакомец не понимал. И тут Алена впервые заметила, что взгляд его пуст и неподвижен, словно у мертвеца… или безумца.
Господи! Она обмерла, обмякла в этих железных руках. Неужто ее бросили к какому-нибудь несчастному одержимому из тех, которые настолько опасны, что их держат в клетках до смерти? Ну, если так, минуты ее сочтены, коли не придут надсмотрщики, не спасут!
Существо так крепко натягивало косу, что Алена едва могла повернуть голову, чтобы оглядеться и понять, где находится. Oна видела сквозь прутья решетки очертания домов, выступающих из рассветной полумглы. Mесто показалось смутно знакомым. Вроде бы окрестности Красных Ворот. Где-то здесь рядом Аптекарский приказ, куда они часто ходили с отцом, куда собирались с Катюшкою – посмотреть на чудовище, да так и не собрались.