Ядовитое жало
Шрифт:
— А куда пошлют? — обеспокоенно забормотал он. — Я бы тут остался… Я к вам шел…
— Это начальство решает. Запомни: с этой минуты ты не Андрей Когут и никогда им не был. Выбирай любое имя и фамилию.
Когут–второй растерянно молчал.
— Как отца звали? Григорий, кажется?
— Так.
— Значит, отныне ты Григорий, Гриць, Грицко. Фамилия Явор подойдет?
— Может быть… — пожал плечами хлопец.
— Решено. Запомни — Григорий Явор. И чтоб никто не знал твоей настоящей истории. Ты бежал из эшелона, в котором везли
Новобранца увел в свою родную вторую роту почтарь Василий Долгих, который шел туда, чтобы встретиться и поболтать с дружками.
Юра Коломиец остался наедине со своими мыслями. Ему очень хотелось бы под каким-нибудь предлогом навестить Когута–первого и еще раз побеседовать с ним, но для этого требовалось согласие Серовола, а капитан, видимо, решил оставить «близнецов» на время в покое. Возможно, он ждет дополнительных сведений о том, что произошло на улице святой Терезы в Кружно, и хочет хорошенько продумать план действий. Вторая змея заползла в отряд… Эту заметили, эта не скроется, а вот первая спряталась, замаскировалась так, что пройдешь рядом и не заметишь…
Кажется, он начал дремать. Пришла мать, протянула обожженные руки: «Сынок, я жива». Юра бросился к ней, ее лицо обуглилось, она упала, и Юра, чуть было не задохнувшийся от горя, понял, что это не его мать, а мать настоящего Андрея Когута. «Нельзя этого делать, - произнес чей-то голос умоляюще, -нужно придумать что-то другое». Тут вспорхнула «птица системы «голубь», ударила его тугим крылом по лицу, и кто-то сказал голосом Валерки Москалева: «Глупыш, что ломаешь голову, отправь письмо голубиной почтой».
— Где Третий?
Юра открыл глаза. Перед ним стоял, видимо, только что зашедший в хату Москалев, какой-то странный, возбужденный, с блуждающим взглядом.
— Художник, где Третий?
— Жду. — Юра растер руками лицо.
— Позови его… — Валерий сел на скамью и охватил руками колени. — Скажи — Москалев пришел, требует.
Юра с удивлением посмотрел на бойца, сказал недовольно:
— Как тебе сильно некогда. Подождешь. У него важное дело.
— Художник! — возвысил голос Москалев. —Сейчас самое важное дело для Третьего — выслушать то, что я собираюсь ему сказать. Понял? Давай сюда капитана. Бегом!
— Ты что, Валерка? — возмутился Юра. — Ты дурака тут не валяй. Дружба — дружбой, а…
Валерий, вытаскивая из-за пояса пистолет, вскочил на ноги и впился яростными глазами в Юру.
— Слышал, что я сказал? Бегом! Скажи: Москалев явился, желает немедленно признаться, что он окончил немецкую шпионскую школу и был послан в наш… в ваш отряд.
— Ты… ты… — судорожно дыша, Юра попятился от своего приятеля. — Ты с ума сошел, Валерка. Разве можно такими вещами шутить?
— Я тебе серьезно говорю! Чего испугался? Живого шпиона не видел? Смотри… Что?
Юра со страхом смотрел на Москалева. Он все еще не мог поверить, что тот говорит правду, но уже понял, что с этим человеком стряслось что-то ужасное, непоправимое.
— Ты гад, Валерка, если не брешешь… — тихо заговорил Юра, не отрывая взгляда от лица Москалева. — Ты — сволочь, каких нет. Подлец! Таких, как ты… Ну, скажи, что ты сбрехал. Ведь сбрехал, правда?
Вспышка ярости сменилась у Валерия апатией, он опустился на скамью, сказал подавленно:
— Не ругайся, Художник. Сам знаю, как меня можно назвать. Говорю тебе — зови Третьего. Сбегай. А то ведь могу исчезнуть… Возьму да и отправлюсь в мир иной. Ищите тогда… Прикончу одной пулей всю эту карусель.
— Не надо, Валерка! — поняв, о чем говорит Москалев, засуетился Юра. — Я сейчас, я приведу.
Он схватил кепку и бросился к дверям.
— Сумку! Сумку возьми! — закричал ему вслед Валерий, показывая на забытую Коломийцем на скамье сумку.
Юра торопливо вернулся, чтобы взять сумку, растерянно, но благодарно кивнул головой Москалеву, снова бросился к дверям.
— Растяпа… — недовольно пробормотал Валерий, охватывая руками склоненную к коленям голову. — Набрал капитан помощников.
Серовол доложил командованию отряда о появлении «сиамских близнецов» и возвращении Ореста Чернецкого. После горячего обсуждения было решено согласиться с предложением начальника разведки и в течение ближайших дней никаким особым испытаниям «близнецов» не подвергать, а ограничиться лишь тщательным наблюдением за ними. Известие о возвращении Чернецкого и действительной причине его отлучки из отряда вызвало нескрываемую радость у всех. Даже Высоцкий, разрабатывавший свою версию о причинах исчезновения бойца, охотно с нею распрощался.
— Сдаюсь! заявил он, шутливо поднимая руки вверх. — Это тот случай, когда приятно быть побежденным.
Но Чернецкий самым возмутительным образом нарушил дисциплину и должен быть наказан. Такую партизанщину нужно пресекать.
— Да, но ведь недаром говорится — победителей не судят, — засмеялся комиссар.
Бородач долго осматривал привезенные Чернецким документы, оружие, личные вещи убитых полицаев и гитлеровца, хмыкал, качал головой и наконец спросил у начальника разведки:
— Считаешь, дело ясное?
— Ясное, Василий Семенович.
— Ну, тогда зови его.
Через минуту Чернецкий вслед за капитаном вошел в хату и с виноватым видом остановился у порога.
— Подойди ко мне, казак, — поманил его пальцем Бородач.
Боец оглянулся на начальника разведки, как бы прося о заступничестве, и, стиснув зубы, решительно подошел к командиру. Бородач не спеша взял его обеими руками за уши и основательно потрепал их.
— Это, орел, за нарушение дисциплины. В следующий раз за такие художества отдадим под суд. А это за смекалку, отвагу и ловкость.