Ядро ореха
Шрифт:
— Одни языком любят молотить, бездельничают, другие чепухой всякой занимаются, третьи водочкою увлекаются. А я на все это внимания не обращаю, вот и время для учебы остается, — сказал мне Халик.
Когда работы на Волго-Балтийском канале были закончены, нас вызвали в Москву. Конечно, мы могли, если захотеть, и домой вернуться прямиком в Казань, но главк решил иначе. Еще бы, биография у Халика что надо, как стеклышко: суровая школа войны за плечами, на строительстве канала он проявил себя с самой лучшей стороны — такие работники на вес золота. Халика оставили пока в Москве, велели ждать вакансии. Предлагали нам места и в тундре (с очень высоким жалованьем), и в Туве, и еще где-то — я не согласилась. Одно могу указать: Халик с моим мнением в тот год очень и очень считался. Да и как не считаться: я ходила в положении, вот-вот должен был родиться третий ребенок. Видно, Халик и рассказал в главке
В Альметьевске у нас родился третий сын: на что на что, а на мальчиков нам везло. Халик, теперь уже никому не следуя, просто по душе своей назвал сына Джаудатом. Ну, с тремя детьми, разумеется, в комнате с соседями жить невозможно. Дали нам тотчас хорошую квартиру. В городе в ту пору было много временных бараков, но начальство вошло в наше положение — достался нам очень удобный, красивый коттеджик. Жизнь, кажется, наладилась неплохо, да только вот с ремесленными школами дела обстояли очень худо. Состав учащихся разнородный, трудный, в основном сироты, потерявшие родителей во время войны. В общежитиях холодно, сыро, стекла во многих комнатах выбиты, ветер там так и гуляет. В мастерских грязно, тучи пыли, сор, обрывки бумаг, окурки, в общем — ужас.
Однако где Халик, там и порядок: против этого и тогда ничего возразить не могла. Всегда вспоминаю слова, которые он сказал мне на первом свидании. «Почему вы пошли в милицию?» — спросила я его тогда. «Чтобы водворять порядок!» — коротко,ответил он. Наверное, отвечая мне, Саматов имел в виду порядок по всей стране. Я же, только-только окончившая школу зеленая девчонка, его не поняла.
И Халик принялся «водворять порядок» на своей новой работе. Прежде всего испросил у Сазанова разрешения три дня не являться с отчетом, время это хотел целиком провести в общежитиях и мастерских. Сазанов, генерал в отставке, был управляющим треста «Татнефтестрой». Оказалось, ремесленные школы дают ему рабочие кадры: подростки-ремесленники четыре часа в день обучаются, затем четыре часа работают, проходят практику в качестве плотников, столяров, штукатуров, слесарей на комбинатах треста, которым руководит Сазанов. Халик тем временем выписал на окладе стекла, постели, теплые одеяла — возмечтал установить в общежитиях ремесленников армейский порядок. Загорелся весь, вижу: проснулся в нем его энтузиазм, взыграл! Созывает каждый день собрания бригадиров, педагогам от него никакого покою. Я, само собой, сижу дома с детьми, не работаю, но иной раз даже я не выдерживала: оставив детишек на соседскую бабушку, бежала помогать Халиму, Сводили мы ребят в баню, отмыли там дочиста, одели в новую форму.
— Нравится вам такой порядок? — спрашивает Халик на собрании учащихся.
— Нравится! — кричат те.
— Теперь все от вас зависит: будете стараться, будет еще лучше.
Среди ремесленников нашлись два юных художника-любителя. Халик им задал большую работу: написали кучу плакатов, оформили стенды, стали выпускать стенной журнал «Чаян» [39] . Журнал получился громадный, чтоб издалека было видно, кто плох в учебе и в труде. И тут художники пригорюнились: «Чаян» предполагалось выпускать два раза в неделю, а откуда набрать столько краски, когда размеры его ни много ни мало — десять квадратных метров? Карикатуры-то хотелось рисовать в цвете, вот задача! Но Саматов и здесь нашелся: фанеру белят побелкой, из жженых галош добывают черную сажу, из всяких трав вываривают цветные краски; славно получается! В травах да овощах, сами знаете, цвета можно отыскать пронзительные, чистые; из лука, скажем, желтый, из свеклы — красный, в общем, чудеса, да и только. Не карикатуры, а загляденье одно, даже нарочно хочется в «Чаян» попасть, такие они красивые. Да и видно их очень даже издалека.
39
«Чаян» — название татарского сатирического журнала.
— Этот Саматов прямо-таки волшебник какой-то! — удивляются преподаватели.
Меж ремесленниками развернулось соревнование. Художники стараются: и передовики, и лентяи-саботажники, все в стенгазете
Меня тоже как-то увлекла эта веселая и деловитая кутерьма, жить стало гораздо интереснее. Но вскоре я поняла, что порядок в ремесленных школах водворяется не так уж гладко. Мой добросовестный Саматов принялся переделывать не только учеников-подростков, но и дяденек-бригадиров. Для него было все равно: будущий ли ты рабочий, подросток-сирота, или же заслуженный бригадир, почивающий на лаврах опыта, — ты должен быть человеком, вот и все! До Саматова, как выяснилось, кое-кто из бригадиров учащихся и за людей не считал, какой, мол, за сироту ответ — выделывали над ними всякие штуки. Бывали даже такие случаи, что по утрам некоторые, поднимая учащихся на работу, просто стаскивали их с кроватей...
Таких бригадиров Саматов гнал взашей. Объяснял кратко: за нарушение социалистической законности. Но те с такой постановкой дела не соглашались, как же, ведь до этого им все с рук сходило, никто не жаловался — и вдруг... нашелся блюститель порядка! Уволенные послали в Казань, в управление трудовыми резервами, пространную жалобу на начальника ремесленных школ Саматова. Мол, так итак, Саматов разлагает учеников-ремесленников, сговорившись с ними, подрывает их авторитет.
Нежданно-негаданно, как снег на голову, нагрянула из столицы комиссия. Во главе ее сам начальник управления трудовыми резервами. Идет комиссия по общежитиям.
— Товарищ начальник управления! Сорок два человека находятся на работе, один больной. Дежурный по двадцать седьмому общежитию Касымов.
Все общежития дотошно обследовали — везде порядок, не хуже, чем в армии. На каждой кровати плотные матрасы, по две простыни, одинаковые зеленые одеяла, ослепительно белые подушки. Полы блестят. Повсюду плакаты, стенды, картины.
— И что, товарищ Саматов, во всем такой порядок?!
— Стараемся, товарищ начальник управления!
Идет комиссия в столовую. Дежурный рапортует честь по чести, усаживает за стол, пробуют — вкусно, питательно.
Начальник управления собирает экстренное заседание и перед всеми воспитателями, педагогами и бригадирами коротко подытоживает: «Саматов делает все правильно. Желаю дальнейших успехов».
Но на этом трения у Халика с людьми не закончились. Один беспокойный энтузиаст, как говорится, целой сотне работу задаст. Не прошло и недели, как уехала столичная комиссия, — а Саматов успел уже поссориться с самим Сазановым, управляющим трестом «Татнефтестрой». Через инкассо он предъявил руководителю «Татнефтестроя» счет на изрядную сумму. На эту сумму, в виде компенсации за работу учащихся в комбинате, Сазанов, как ответственное лицо, обязался в свое время передать мастерским школ оборудование и стройматериалы, но обязательства своего не выполнил, и труд ремесленников так и остался неоплаченным. Теперь в течение трех дней он должен был или написать отказ, ссылаясь на те или иные доводы и параграфы, или же перевести деньги на текущий счет предъявителя иска. Вот тут и помянул Халик недобрым словом свой «троячок» на экзамене! Целую неделю штудировал учебник права, пока не разобрался досконально во всех обязанностях и правах истца — вопрос этот, пронявший его до печенок, Саматов запомнил на всю жизнь. Генерал, однако, этаких тонкостей не знает, вызвал он моего Халика к себе и кричит, стуча кулаком по столешнице:
— Кровными денежками нефтяников интересуешься?! Распоряжаться ими хочешь, так тебя распостак?!
— Вы не должны были дожидаться предъявления счета.
— Полетишь у меня с места! Под суд отдам!
— Отдавайте, но кричать на меня не следует, — говорит ему спокойно Саматов. — Советский закон рассудит, кто прав, а кто виноват.
Халик обо всем этом мне рассказывал с большим огорчением.
— А зачем связываешься? — сказала я ему. — Уж, наверно, генерал побольше твоего понимает.
— Ничего, за одного битого двух небитых дают, — улыбнулся Саматов. Мне же показалось, что он излишне самоуверен.
— Оба вы не о своем кармане печетесь. Деньги эти государственные. Может, — предположила я, — как-нибудь поладите еще с миром?..
— Нет, — ответил твердо, — нельзя с этим ладить. Сазановы привыкли не считаться с ремесленниками. А вот если я у них эти деньги вырву, и на самом что ни на есть законном основании — думаю, впредь они нам за версту честь отдавать будут.
Я знала, конечно, что Саматов мой словами попусту не бросается, но в победе его над генералом (генералом, ведь это подумать только!) все же сильно сомневалась. Может быть, тут сыграло свою роль мое почтительное отношение к слову «генерал», не знаю, да только начала я не на шутку беспокоиться за Саматова.