Якорь в сердце
Шрифт:
— Нет, нет! — почти выкрикнула она и спрятала украшение в кофту. — Выслушай и попытайся понять. После всех лагерей смерть мне казалась единственной реальностью, жизнь недосягаемым чудом. Но я поверила в него и поэтому отправилась тебя искать.
По обочине шоссе течет людской поток. Трудно различить лица в колышущейся неторопливой массе, но опущенные плечи, волочащиеся по земле ноги говорят о том, что люди доведены до полного изнеможения. В первые дни свободы на многих еще лагерная одежда с различительными знаками — желтыми звездами, буквами, треугольниками, квадратами. Идут военнопленные, по их лохмотьям едва можно узнать форму союзнических войск. Иных даже тоска по родному дому не может больше ни на шаг продвинуть вперед — иссякли последние силы, и изнуренные люди опускаются на траву, которая зеленеет по обочинам.
Навстречу потоку мчатся грузовики с американскими солдатами, фургоны Красного Креста подбирают тех, кто не может подняться.
На дороге возле полевых кухонь, где солдаты раздают освобожденным узникам суп, угощают куревом, возникают пробки. Но все терпеливо дожидаются своей очереди, не осталось, видимо, пороху, чтобы пробивать локтями путь к дымящимся котлам.
Лигита устало тащится вдоль рядов бывших заключенных, такая же слабая, измученная, как все. Внимательно заглядывает в лица, наклоняется над сидящими, лежащими. Но не находит своего друга.
…Близится лето. Точно такая же нескончаемая длинная колонна движется по другому шоссе. И здесь по дорогам разъезжают американские виллисы, но те, кто в них едет, одеты во французскую форму.
Машина резко тормозит, шофер с галантным жестом приглашает сесть. Но Лигита мотает головой. Сухие губы с трудом произносят:
— Кристап?
Шофер пожимает плечами и уезжает, а в раскаленном воздухе все еще звучит стон.
«Кристап?.. Кристап?.. Кристап?..» Сколько раз задавала она этот вопрос, ко скольким людям обращалась, сколько дорог исходила, сколько раз в изнеможении опускалась на землю. Вот и опять она сидит на траве. Глаза ее закрыты. Неподалеку видны ворота, ведущие в лагерь для перемещенных лиц. «D. P. CAMP» — подтверждает вывеска.
Из ворот выскакивает худощавый паренек, несется к Лигите. Какое-то мгновение он раздумывает, затем энергично дергает девушку за рукав.
Лигита, встрепенувшись, пробуждается ото сна, похожего на обморок, широко распахивает глаза.
— Есть? — почти кричит она.
— Ты мне обещала курево, — настоятельно напоминает парень.
Лигита протягивает ему пару скомканных сигарет.
Парнишка отбегает на безопасное расстояние и оттуда выпаливает:
— В нашем лагере нет Кристапа из Риги. Я просмотрел весь список. Но на той стороне Эльбы тоже есть перемещенные из Латвии…
Лигита с трудом поднимается.
— Останься! — предлагает малый. — Англичане два раза в день дают нам суп. Послезавтра, говорят, приедут два русских офицера. Кто захочет, может поехать домой.
— Нет, — как бы про себя говорит Лигита. — Вдруг он все-таки где-нибудь здесь?..
Ее тоненькая фигурка медленно удаляется по дороге.
…Моросит холодный осенний дождь, но на «вшивом рынке» как ни в чем не бывало толкутся сотни людей. Осенняя стужа не помеха торговле. Какую одежду только тут не увидишь. Мелькают в толпе поношенные мундиры вермахта, с которых содраны знаки отличия, костюмы и пальто довоенного покроя. То тут, то там снуют английские солдаты, промышляющие сигаретами и жевательной резинкой.
Выбор товаров необъятен. Шмот масла и ржавые гвозди, кучками лежащие у ног продавцов, как бы представляют две крайние точки на шкале базарных ценностей. Есть тут и гадальщики с традиционными воронами, фокусники, а также воры — выискивая жертву, они наметанным глазом прицениваются к базарному люду. Именно они зачастую одеты приличней других и поэтому своим благообразным видом внушают доверие случайным посетителям барахолки.
В стороне от людского муравейника, у коновязи выстроились повозки. Здесь тоже идет бойкий товарообмен. На старых клеенках, кусках брезента, разостланных прямо на земле газетах выставлены фарфоровая посуда, книги в шикарных кожаных переплетах, инструменты, статуэтки и фигурки, вязаные салфеточки, допотопные фотоаппараты. Беспрерывно крутятся пластинки, звучат сентиментальные немецкие шлягеры. Шум стоит такой, что разговаривать невозможно.
Лигита стоит перед граммофоном. На ней дождевик, явно сшитый по чужой мерке. Лигита показывает свое достояние владельцу разбомбленного магазина музыкальных инструментов. Он заглядывает в полуоткрытую ладонь девушки и качает головой.
Трое прилично одетых людей, беседовавших в сторонке, проталкиваются через толпу и как бы невзначай подходят к Лигите. Старший, видимо, просит показать, чем она торгует.
Лигита какое-то мгновение сомневается, затем открывает ладонь и показывает свое богатство — крупную жемчужину в золотой оправе. Мужчина тотчас засовывает ее в рот, как бы проверяя на зуб, затем делает презрительный жест рукой. Но жадный огонек, вспыхнувший в глазах, выдает его истинное мнение.
Лигита что-то возражает. Он призывает в свидетели своих собратьев по ремеслу и сам отходит в сторону. Второй мужчина передает жемчужину третьему, вокруг девушки образуется толчея, жемчужина путешествует из рук в руки. И вдруг покупатели исчезают. Вместе с ними исчезает и жемчужина.
Ограбленная Лигита отчаянно плачет. Мир, однако, не без добрых людей. Скоро отыскивается утешитель — пожилой деревенский папаша. Ему удается завоевать доверие девушки, и Лигита показывает еще одну жемчужину. Немец задумчиво поводит шеей — поди разберись в наше время, что ценность, что подделка. Тем не менее он готов рискнуть, берет Лигиту за руку и ведет к своей повозке, извлекает оттуда корзину, кладет в нее две буханки хлеба, кусок масла, немного сала и вдобавок насыпает сверху картошку. Мало того, он предлагает сесть в повозку и ехать к нему — в хозяйстве нужна служанка. Лигита тотчас забирает корзину и не оглядываясь уходит. Впереди над крутыми черепичными крышами маячит острый шпиль лютеранской кирки…
…Скитаясь с места на место, Лигита наконец попадает в Гамбург, на который она возлагает особые надежды, ибо здесь находится резиденция Международного Красного Креста.
Контора этой организации поражает ее своим блеском. На стенах словно эмблема фирмы выведены красные крестики. Такие же крестики украшают бесчисленные бланки и анкеты. Лигита смотрит на них в полной растерянности. Только теперь до нее доходит, что она ничтожно мало знает о Кристапе. Как она ни старается, как ни напрягает память, ей удается заполнить только три графы — имя, фамилия и место, где в последний раз его видела. Она не имеет ни малейшего представления, когда и где он родился, в какой церкви крещен, как зовут его ближайших родственников.
Сотрудник, который занимается ее делом, старше Лигиты лет на десять. Это элегантно одетый блондин. Внешность сразу выдает в нем северянина. Сдержанная любезность, с какой он предлагает ей свои услуги, вызывает у девушки явную симпатию. Она даже принимает его приглашение встретиться как-нибудь после работы, чтобы вместе пообедать и обсудить, что можно еще предпринять.
Почему Лигита сразу принимает приглашение совершенно чужого ей мужчины? Она не так наивна, чтобы не понять: за предложением помощи таится в лучшем случае смутная, а может быть, вполне осознанная надежда получить в награду то, чем ей ни разу в жизни еще расплачиваться не приходилось. Но сегодня это ее почему-то не пугает. Видимо, сломалась пружина заведенного до отказа механизма, пружина, которая с первого дня свободы заставляла ее в поисках Кристапа без сна и отдыха метаться по Западной Германии, пересекать границы оккупационных зон, отказываться от выгодной работы, удобного ночлега, сытной еды. Хватило лишь до Гамбурга, а здесь вдруг оказалось, что механизм износился, часы остановились и стрелки стоят на месте. Если Красному Кресту не удастся напасть на след Кристапа, больше ей идти некуда. Запасы ее житейской мудрости исчерпаны, что делать завтра, неизвестно. До сих пор ее гнал вперед образ Кристапа, наивная вера в старшего друга, который все знает, все понимает и само собой решит за нее, как строить дальше жизнь. Теперь она впервые осознает, что может его и не найти. Что же тогда? Неужели придется самой поступать на свой страх и риск, самой лепить свою судьбу? Без Кристапа, без опекуна, без совета старшего, более предприимчивого товарища?