Якорь в сердце
Шрифт:
— Можешь не волноваться, — успокаивала ее Ильзе. — У нее муж и двое детей.
— Я не за себя волнуюсь, за Кристапа, — вскипела Аусма. — Человек нашел свое творческое «я», заслужил признание. Освободился, наконец, от комплексов прошлого. И вдруг вы опять хотите его сбить с пути. Даже не предупредив заранее.
Аусма была великолепна в своем возмущении, но Ильзе не могла разделить ее опасений: от таких девушек разумные мужчины не уходят.
— Ты сама говоришь, что он одолел прошлое, — сказала она рассудительно. — И правильно сделал, нельзя жить вне пространства и времени, так сказать, в воображаемом мире.
— Но ведь самые глубокие омуты таятся под тихой водой, сама знаешь. Сегодня, например, он рассказал мне всю свою жизнь. Но почему-то ни словом не обмолвился об этой даме. Четверть века она не находила времени, чтобы его отыскать. И вдруг: «Доброе утро. Вот и я!» Очевидно, я тоже должна чувствовать себя польщенной, раз уж Пич опустошил целый ресторан, а Кристап сломя голову понесся в Саласпилс.
— Уймись, Аусмочка! И не вздумай изображать перед Кристапом раненую тигрицу, которая сражается за свое семейство. Я уверена, что на финише ты оставишь Гиту далеко позади себя, применяй верную тактику — и все будет хорошо. Но, как говорит мой муж, ни один эксперимент нельзя считать законченным, если не провести последнее испытание на прочность.
Аусма хотела съязвить, дескать, они с Кристапом пока еще не подопытные кролики, но дверь мастерской опять распахнулась.
— Спрячьте меня, девы, — стоя на пороге, кричал Аугуст Бруверис. — Меня нет, никогда тут не было и не будет до страшного суда. Третий день не знаю покоя!
Старый скульптор моргал глазами и дышал так тяжело, как будто действительно еле вырвался из злодейского капкана.
Услышав во дворе рокот мотора, он заговорщицки приложил палец к губам и на цыпочках прокрался в самый темный угол мастерской.
Аусма вышла во двор. Из микроавтобуса телестудии вылезал Калнынь.
— Профессора нет? — спросил он и спохватился: — Здравствуйте!
— Что-то не видали сегодня, — соврала Аусма. — Позвоните позже, может быть, к вечеру заглянет.
— И я же специально предупреждал, что мы должны снимать при дневном свете, — с досадой сказал Калнынь.
— Ну тогда вы его напрасно ищете, — рассмеялась Аусма.
— Мне Кристап тоже нужен.
— В связи с выставкой? — насторожилась Аусма. — Могу показать вам все экспонаты. Плакат тоже почти готов.
Калнынь отмахнулся:
— Потом, потом. Где он сам? Я уже слышал, что сегодня у него большой праздник.
— А, вы о той даме из Швеции?.. Сегодня вечерам она будет у нас. Но сейчас Кристап показывает ей Саласпилс.
— Грандиозная идея! — обрадовался Калнынь и крикнул шоферу: — Янка, лампы оставим здесь. Давай быстренько выгружай и поехали в Саласпилс!
— Правильно, — раздался бас Брувериса. Он не выдержал и вышел из укрытия, чтобы отомстить Калныню за все причиненные им треволнения. — Нужно снимать участников событий, а не насиловать старых мирных людей. Я не киноактер, который по заказу готов повторить любой текст, каким бы идиотским он ни был.
— Но, профессор, — пробовал утихомирить его Калнынь. — Вам ведь послали для ознакомления мой сценарий.
— Кто же мог подумать, что эту дрянь пропустят! — продолжал гневаться Бруверис. — Если уж делать документальный фильм, то как следует. И начинать его нужно было, когда Саласпилсский мемориал еще только создавался. А что я могу сегодня сказать нового про ансамбль, который и без того давно удостоен высшей награды.
— Народ интересуется мнением республиканских авторитетов. Выскажите его, а потом поведайте о своих творческих замыслах, как это обычно делается.
— В том-то и вся беда, что «как обычно». В заключение передачи, если мне не изменяет память, будет торжественный митинг. С цветами и речами, как обычно. Имейте в виду, что язык у стариков, «как обычно», зол. Поэтому оставьте их в покое и поезжайте снимать молодых.
…Они сидели в лодке, мерно покачивающейся на цепи у мостков. Вода, тихо журча, полоскала прибрежные травы, катилась по камушкам. Изредка мимо них проносился катер. Звякала цепь, и о днище глухо ударяла волна. Мир был залит солнцем, запахами лета и мирными голосами природы.
— Дома, дома… Кристап, я снова дома! Наверно, нигде в мире нет такого луга, как у нас на берегу Даугавы. Если бы ты знал, как мне опостылел асфальт.
Кристап сам с опаской глядел на вторжение технического века в природу, грозившее превратить девственную красоту планеты в унифицированное парковое хозяйство.
Но в восклицаниях Лигиты ему послышался высокомерный, снобистский оттенок, чем-то походивший на слащавые излияния богатых американских дядюшек, восторгающихся запахом навоза на родном хуторе.
Чтобы вывести ее на волну общего и действенного интереса к окружающему, Кристап ответил резче, чем требовалось:
— Мы тут построим гидростанцию. И от этой идиллии ничего не останется. Лес уже нельзя будет сплавлять…
— Луга тоже такого не будет…
— Тебе не холодно? Не лето ведь.
— Вода Даугавы не может быть холодной. Мне даже хотелось бы искупаться.
— Заработаешь воспаление легких, — предупредил Кристап.
— Тогда лягу в больницу — и ты мне опять будешь приносить вереск, — сказала Лигита. — Ты ведь придешь, Кристап, да?..
Она быстро сняла туфли, чулки, сбросила одежду и вступила в воду. Только доплыв почти до середины реки, остановилась и оглянулась назад:
— Божественно! Ступай ты тоже!
Кристап улыбнулся, развязал цепь и, используя доску настила вместо весла, стал грести ей навстречу.
Лигита вскарабкалась в лодку и сразу потянулась к своей теплой кофте, но Кристап успел заметить жемчужину, мелькнувшую в вырезе блузки.
— Неужели те самые?..
Лигита сжалась, будто ее уличили в неблаговидном поступке.