Яковлев А. Сумерки

Неизвестно

Подводя итог, хочу сказать, что судьба подарила Алек­сандру Николаевичу уникальную возможность быть не толь­ко свидетелем, но и активным участником тех сложных, неоднозначных, а порой и драматических событий на пере­ломном этапе истории нашей страны. По-моему, это счаст­ливый шанс. И, находясь в гуще тех событий, Александр Яковлев всегда оставался среди тех, кто не просто поддер­живал, а отстаивал политику перестройки и был верен ей до конца.

БОРИС ЕЛЬЦИН: ...Александр Николаевич Яковлев — один из тех редких людей, кто своими действиями, мыслями, сло­вами сумел в какой-то мере изменить ход истории. Но в от­личие от других политиков эпохи перестройки Яковлев за­помнился не

яркими речами с трибун, не участием в митин­гах и шествиях, не эффектными заявлениями. Он вообще никогда в полной мере не был тем, кого сейчас принято называть — «публичный политик». Не очень любил свет юпитеров и гул больших залов. У Александра Николаевича в жизни была другая, как мне кажется, гораздо более важная миссия. Он готовил перемены, приводил в действие реформы прежде всего своим интеллектом и своей душой. Своей всег­да очень ясной и сильной позицией, которая заставляла крем­левских «обитателей» на каком-нибудь очередном заседании Политбюро вдруг понять: кажется, это уже другая эпоха, в ней говорят на другом языке и думают по-другому. Действи­тельно, начиналась эпоха, в которой можно было и действо­вать, и поступать по-другому, не так, как положено и пред­писано. Не так, как раньше...

Так уж случилось, к добру или не к добру, что эта «рефор­мация», сыгравшая огромную роль в истории нашей страны, шла все-таки сверху (хотя, конечно, и снизу все это объек­тивно назревало). Шла из Кремля. А когда реформы идут «сверху», то самое важное: их удержать, не сорваться, не шарахаться. Тут-то и пригодились мужественный характер Александра Николаевича, его четкая позиция. После октябрь­ского пленума 1987 года, когда меня вывели из состава По­литбюро, Яковлев оставался в этом высшем партийном ор­гане последним, кто твердо знал, к какой цели должна идти страна. Кто подталкивал Горбачева вперед, на путь реформ. Все это проявлялось в каждодневной, даже будничной аппа­ратной работе.

Я не знаю, можно ли какому-то одному человеку присво­ить титул архитектора перестройки (а именно так в 90-е годы называли Александра Николаевича журналисты и поли­тологи всех мастей, причем как в положительном, так и в отрицательном смысле). Но то, что Яковлев был камерто­ном перемен в высшем руководстве страны, — это уж совер­шенно точно. Совестливый человек всегда беспощаден к се­бе. Во всех книгах А. Н. Яковлева поражает нравственный са­мосуд личности, которая строго расставляет себе оценки: здесь я был не прав, тут можно было бы сделать по-другому, сказать острее — и позы в этом никакой нет. К такому «са­мокопанию» подталкивает опыт, какое-то прозрение, кото­рое всегда настигает человека, много пережившего. Это я знаю по себе...

Он долгие годы был единственным в горбачевском руко­водстве открытым борцом за мировые общечеловеческие ценности, умеющим не скрывать своих взглядов: свобода сло­ва, свобода вероисповедания, свобода передвижения, свобода

СМИ. За это его так ненавидело руководство КГБ, называя «агентом влияния». Оно предпринимало недюжинные усилия по дискредитации Яковлева, подтасовывало факты, посылало генсеку фальшивые секретные шифровки о прозападных кон­тактах Яковлева. А исторический факт состоит в том, что именно взгляды Александра Николаевича во многом определи­ли вектор движения страны к мировым ценностям...

...У Александра Николаевича много планов. Он продолжает публикацию уникальной многотомной серии секретных пар­тийных архивов, и все меньше и меньше белых пятен оста­ется в нашей истории. Он проделал гигантскую работу, воз­главляя Комиссию по реабилитации жертв сталинских реп­рессий, возвращая людям их честные имена. Он один сделал и продолжает делать столько, сколько хватило бы на деся­ток общественных и политических деятелей. Он доказал трудно доказуемую вещь, что настоящий политик может быть честным и нравственным. Я люблю его крепко, по- уральски, по-настоящему.

Я, как и прежде, восхищаюсь этим мудрым, тонким, блестящим Человеком.

ВЛАДИМИР ПУТИН: ...Становление сегодняшней России — демократической, свободной и открытой — было бы немыс­лимо без плеяды ярких личностей, незаурядных людей, любя­щих свою родину. И Вы являетесь одним из тех, кто стоял у истоков коренного преобразования нашего общества и госу­дарства.

В решающие моменты новейшей российской истории Вы всегда вставали на защиту демократии, проявляя твердость и принципиальность в отстаивании своей гражданской пози­ции. Особое уважение заслуживает Ваша благородная рабо­та, которая помогает вернуть доброе имя жертвам полити­ческих репрессий. Желаю Вам, уважаемый Александр Никола­евич, и Вашим близким счастья, благополучия и всего самого доброго.

Как я понимаю, читатель может подумать, что эти выска­зывания я привожу для какой-то похвальбы самого себя. Бо­же меня упаси! За свою жизнь я столько начитался и наслу­шался хулы и хвалы, что накопил в себе некий иммунитет и к тому, и к другому. Не то чтобы окаменел, но восприятие окружающего шума нормализовалось. Дело в том, что каж­дый раз, когда в этой книге я обращался к анализу деятель­ности М. Горбачева и Б. Ельцина, к их личностным характе­ристикам, меня, повторяю, тревожил только один вопрос, а справедливы ли будут мои критические эскапады в адрес этих людей, сыгравших огромную роль в судьбе моей стра­ны, в ее преобразовании? И не рановато ли давать обосно­ванные оценки? И каждый раз я приходил к выводу, что мои колебания не имеют нравственного смысла.

Исторические личности, как правило, умеют или должны уметь владеть эмоциями, обидами, огорчениями и восторга­ми. Поэтому когда я размышляю о мере критики с точки зре­ния ее справедливости, характера и лексики, касающейся В. Путина, то не вижу никаких причин изменять своему принципу. Кроме того, я критикую не личность, а качество исполнения столь высокой должности, степень влияния это­го качества на судьбу России, за что я тоже несу свою долю ответственности.

Прежде всего, я вижу перед собой спрятавшегося в самом себе человека. Возможно, с умыслом, а возможно, эта черта идет от характера. Он воздвиг некую невидимую стену, тща­тельно укрывая свои замыслы, сомнения, нерешительность, а порой и растерянность. Привержен собственным догмам, по­лагая их истинами. К власти привык, хотя и устал. Опасно, ес­ли усталость перерастет в пофигизм. Недоверчив и обидчив. Отсюда и упрямство, равно как и непомерная вера в правоту собственных решений. Стратегическое мышление или его от­сутствие как бы укрыто туманом загадочности, а нарастаю­щая неуверенность выплескивается наигранной самоуверен­ностью, которая, как известно, родная сестра равнодушия.

Его политика носит многослойный характер. Он постоян­но делает странные движения навстречу традиционной рос­сийской «левизне» в общественном сознании. Но в то же время, как я уже писал, представил свою экономическую программу, достаточно либеральную. К сожалению, не обна­руживается понимания, что дорога к успеху только одна — продолжение комплексных либеральных реформ: свобода слова, независимый суд, гражданское общество, развитие людской инициативы через малый бизнес, обуздание чинов­ничьего произвола, беспощадная борьба с коррупцией. Хотя, возможно, виртуальное понимание и существует, но, види­мо, не хватает сил переломить сопротивление сталинокра- тии, да и преодолеть самого себя.

Когда я пытаюсь найти более или менее корректные опре­деления характера и деятельности Путина, я все время наты­каюсь на слова Анатолия Собчака. Они как-то смущают ме­ня. Мы дружили с Анатолием и доверяли друг другу. Недели за две до своей гибели он позвонил мне и сказал, что вскоре приедет в Москву. Надо поговорить, сказал он. Я задал ему только один вопрос — вопрос о Путине. Анатолий ответил, что подробно поговорим об этом, когда приеду. А сейчас ска­жу только, что он не способен на предательство. Что это оз­начает, осталось без ответа. Анатолия не стало.