Якутия
Шрифт:
Головко перестал рассуждать, и понял, что грудь - его главная часть тела, души и духа - больше не способна управлять ногой и сможет потерять свой мир и покой. Мир и покой. Мир и покой. Мир и покой. Головко глубоко вздохнул, пытаясь стряхнуть зеленые, метастазные, бесконечные паутинки гадостной смерти, которые опутали его мозговые клетки, его печеночные клетки, его селезеночные клетки, клетки его гланд, клетки его глаз, и клетки его гольф. Он вспомнил: <Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое>. Он вспомнил: <Харе Кришна, Харе Кришна, Харе Кришна, Харе Харе>. Он вспомнил: <Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет - пророк его>. Он вспомнил: <Му!> Он вспомнил: <Нет Бога, кроме Юрюнг Айыы Тойона, и Сергелях - провозвестник его>. Он вспомнил: <Шика-сыка, шамильпек, пука-сука>. Он вспомнил: <Но>. Он вспомнил все. Но тот, кто был позади него, не узнал его. И тот, кто был впереди него, не заметил его. И тот, кто был сбоку от него, не увидел его. И тот, кто был сверху, не любил его. И тот, кто был снизу, не принял его. И тогда он облизал губы, заметив противное разноцветно, прыгающее в его глазах, и положил руку на грудь, в поисках сердца, или каких-нибудь чудес. Тут же возникли чудо один, чудо два, чудо три и чудо четыре. Но они не были ничем.
– Якутия, Якутия, родная сторона, - сказал Головко, глядя на Головко.
– Якутия, Якутия, Якутия, родная ты земля, - сказал Головко, глядящий на Головко, который глядел на Головко.
Это было, поэтому кончилось, но остался ядовитый, гнусный цветок. И везде была пульсация болезни, бездумье и бараний грех. Можно было именоваться Хрен. Головко заплакал, вставая с двадцать второй почвы.
– Навсегда...
– прошептало его лицо, возвышающееся над землей.
– Я понимаю, - сказал улыбающийся Хек, стоящий около костра.
– Я вижу вас. Отвернитесь и глубоко вздохните. Это пройдет. Следующая секунда будет иной. Головко медленно переместил свой взор и увидел красный чум. Это чум стоял, и больше ничего.
– Неспособность...
– потрясение проговорил Головко.
– Способность... И я...
– Вы здесь, - бодро отозвался Хек.
– Я узнал...
– сказал Головко.
– Не будем об этом, - сказал Хек.
– Эти знания бездонны, как ваш мир.
– В них что, нет дна?
– дрожа, спросил Головко.
– Напротив, - улыбаясь, ответил Хек, - там есть одно только дно. Одно дно, и все. Не правда ли, интересно?
– Да нет... Где я? Что это? Почему я полусижу на мокрой почве, и у меня в голове какой-то страх, Бог, предел? Это гибель, это начало? Я вижу рядом с вами еще одну девочку.
Головко встал, не спеша вытянул вперед руки, потом поднял правую ногу и дотронулся носком до большого пальца левой руки.
– Все это одно, единственное, - сказал Хек.
– Вы должны понять. Бог, страх, Якутия. Вам дается возможность. Это просто праздник <Кэ>. Просто Кюсюр, тундра. Девочки нет, но это неважно. Оставайтесь с нами, вы можете быть всем.
– Не знаю...
– пробормотал Головко, подпрыгивая.
– Мне страшно. Мне надоела эта глобальность внутри меня, это приближение к какому-то верху, или низу. Не хочу мудрости! Оглупите меня.
– Вы и так дурак, - сказал Иван Хек.
– Но ведь ото же правда. Зачем вам нужно что-нибудь еще, какая-то жизнь, страна? У нас есть природа, красота и истина. И безобразие, и свет, и мрак.
– А Жукаускас?
– спросил Головко.
– Он есть, - ответил Хек.
– А я?
– спросил Головко.
– Вы здесь, - ответил Хек.
Головко посмотрел вокруг. Костер почти догорел, и человек в желтой одежде ломал новые ветки карликовых баобабов и тоненькие стволы пальм. Он бросал их в еле тлеющее пламя, которое тут же меняло цвет, становясь сперва желто-зеленым, а затем синим. Невдалеке от костра стояли Саргылана и Елена, взявшись за руки, и их глаза были закрыты. В другой стороне все так же сидели разные люди у чумов, и чуть слышно что-то говорили. Может быть, <шика-сыка>, Может быть, <шамильпек>. А может быть, <у>. Далеко в тундре блевал Жукаускас.
– Он ушел от меня, он считает, что я - предатель Якутии...
– пробормотал Абрам, сложив руки за спиной.
– Ему плохо, а мне все равно.
– Вы - предатель Якутии?
– спросил Саша Васильев, появившийся здесь.
– Почему вы так думаете? Может быть, вы - Бог Якутии?!
– Я?
– ужаснулся Головко.
– Вы!
– сказали Васильев и Хек хором, - Запрокиньте голову, вытяните вперед левую руку, выставьте мизинец.
– Что?
– сказал Головко.
– Вы должны сказать простую фразу, - проговорил Хек: -
Амба-Кезелях-Сергелях
Шу-шу-шу
– Что за бред, - сказал Головко, - почему небо стало голубым? Где?
– Сделайте так!
– крикнул Васильев и ударил Абрама Головко ладонью по пояснице.
– Я могу, - сказал Абрам.
Он запрокинул голову, вытянул вперед левую руку, выставил мизинец и отчетливо произнес:
– Амба-Кезелях-Сергелях Шу-шу-шу.
– Все!!!
– торжественно воскликнули Васильев и Хек и захлопали себя руками по ляжкам.
– Вы - Бог Якутии. Преображение произошло!
– Ну и что?
– спросил Головко.
– Ничего, - сказал Хек.
– Теперь вы - Бог.
– Целой Якутии?
– спросил Головко.
– Конечно. Якутия находится у вас в пупке.
– Да идите вы!
– крикнул Головко.
– А вы посмотрите.
Головко расстегнул рубашку и осмотрел свой пупок. В нем была какая-то синяя шерстинка. Он вытащил ее и положил на ладонь.
– И что, это - Якутия?
– Якутия, - согласился Васильев.
– Вы издеваетесь?!
– Нет.
– Но это же какое-то дерьмо! От рубашки, от штанов, не знаю от чего...
– А разве Якутия не может быть дерьмом? Или вы не знаете ее происхождение? Все правильно: Якутия находится в пупке Бога, произошла от его рубашки, в минуты гнева воспринимается им, как дерьмо.
– Да ну вас!
– воскликнул Головко и дунул на ладонь. Шерстинка исчезла.
– Конец света, - тут же сказал Хек.
– Бог не призрел Якутию, уничтожив ее, и она отпала от Бога, оказавшись предоставленной самой себе.
– Жукаускас ушел от меня, и считает, что я - предатель Якутии, - пробормотал Головко.
– Ему сейчас плохо, его тошнит, а мне - плевать.
– Вы - предатель Якутии?
– спросил Саша Васильев.
– Почему вы так думаете? Может быть, вы - Бог Якутии?!
– Я?
– поразился Головко.
– Вы!
– сказали Васильев и Хек.
– Поднимите правую ногу, закройте левый глаз и чмокните ртом четыре раза. И будет все.
– Какая дурь...
– прошептал Головко.
– Давайте!
– крикнул Хек и ударил Абрама Головко кулаком по колену.
– Да на здоровье, - сказал Головко и тут же поднял правую ногу, закрыл левый глаз и четыре раза чмокнул.