Якутия
Шрифт:
– Надо пробудиться, - вкрадчиво произнес Софрон. Головко поднял голову и внимательно посмотрел на него.
– Где мы?
– сказал он.
– Мне снилась заря! Я был одним из старых облаков, летевших на юг, чтобы достичь волшебной зарницы. Я не хотел этого пробуждения; здесь, наверное, нищета, убогость и бездуховный крах.
– Посмотрите лучше вон туда, и вы удивитесь!
– воскликнул Жукаускас.
– Там вообще что-то не то. Или это просто так сверху? Или декорация? Или галлюцинация? Или непонятное свершение, осуществленное неизвестно кем?
Абрам Головко бросил взгляд на иллюминатор и потом
– Все верно, все так...
– прошептал он.
– Вот одна из возможностей, данная кому-то среди всех других...
– Приготовься!
– крикнул пилот.
– Что?
– быстро спросил Головко, отпрянув назад.
– Я сейчас буду садиться. Там на шоссе меня ожидают люди. Вы должны будете лечь на пол, как будто вас нет. Я пойду, сделаю дела и вернусь. После этого вы можете отправляться куда угодно, я же полечу на базу.
– А куда нам идти?
– спросил Софрон.
– Да куда хотите!
– рассмеялся пилот.
– Мне-то что?! Если вам надо в город - там есть автобус, или пневматический путь.
– Что это?
– Увидишь, приятель. Пневматический путь!
– Да, - сказал Головко.
– Ну!..
– закричал пилот.
Вертолет громко заурчал и застыл в воздухе. Пилот сосредоточенно что-то делал, внимательно смотря перед собой. Вертолет начал снижаться. Шоссе, находящееся справа, приближалось. По полю, на котором росла высокая пышная трава, веером расходились воздушные трепетания от садящегося стрекочущего вертолета. Наконец последовал тупой удар, и все вздрогнуло.
– Ложись!
– скомандовал пилот, глуша мотор.
– Ложимся, - шепнул Жукаускас, дернув Головко за рукав.
– Опять, - недовольно буркнул Абрам.
– То ложимся, то падаем, то бежим, то летим. Разве в этом есть смысл?
– Заткнитесь!
– злобно рявкнул пилот, снимая с себя желтую куртку.
– Я пошел. Лежать здесь!
Он открыл дверь и выпрыгнул наружу. Пахнуло теплым, упоительным ароматом прибрежных кустов, цветов и плодов; воздух был свежим и южным, и струился роскошью благоухания нежных растений прямо в кабину и в салон, где лежали Жукаускас и Головко; легкий ветер дышал теплотой и мягкостью неспешной жизни курортного великолепия, пригрезившегося заключенному в зимней колонии среди снегов; и стоило только лишь одно мгновение насладиться запахом этой прелести природы, словно превратившейся в сплошную сладость и рай, как дверь захлопнулась, и все прекратилось и растаяло, оставив лишь почти неосязаемые воздушные крупицы, хранящие то, самое чудесное, веяние умиротворительного восторга, да и они скоро сгинули, растворившись в машинной вентиляции и парах топлива.
– У вас деньги?
– шепнул Головко.
– У вас деньги!
– прошептал Жукаускас.
– У меня деньги, и у вас деньги, - сказал Головко.
– Какие?
– Рубляшники.
– Ах, черт, блин, маразм!.. Ну конечно... Вот они!
Софрон вытащил из кармана синие бумажки и повертел ими.
– Смотрите-ка, вы, оказывается, все помните и соображаете, а сами мне говорили буквально недавно и раньше такой бред, что я думал, вы совсем тронулись! Надо же!..
– Ерунда, Софрон, - рассмеявшись, проговорил Абрам.
– Вес ничего не значит. Расслабимся, мне уже нравится здесь. Вы вдыхали?
– Чего?
– Этот восхитительный воздух, напомнивший мне мою мечту. Софрон поднял вверх указательный палец.
– Непонятно все это.
– Просто вы не хотите любить...
– сказал Головко.
– Вам трудно...
– Это я-то не хочу любить?!
– возмущенно крикнул Софрон.
– Тихо вы...
– злобно шепнул Головко.
– А то прибежит этот мудак со своими приятелями.
– Ну и ладно, - обиженно буркнул Жукаускас, отворачиваясь.
Они лежали, ничего не делая, и слушали шум машин, проносившихся по шоссе, которое было совсем рядом. Через пятнадцать минут дверь опять открылась, впуская внутрь великий воздух юга.
– Подъем, людье!
– радостно произнес пришедший пилот.
– Я все уже сделал, и все нормально. А теперь - прощайте, я свое обещание выполнил, если встретите Августа, передавайте там... Ну, в общем, вы сами знаете.
– Знаем, - сказали Жукаускас и Головко, поднимаясь.
– Ну...
– начал пилот.
– До свидания, - проговорил Головко и протянул руку.
– Ни пуха вам?
– сердечно пожелал пилот, пожимая огромную ладонь Абрама.
– Попутного ветра, - сказал Софрон, присоединяясь к рукопожатию.
– Мягкой посадки, - добавил Головко.
– Удачи и успеха, - сказал Софрон.
– Красивого девичьего несовершеннолетия!
– воскликнул Головко.
– Чуда!
– сказал Софрон.
– Счастья, - прошептал Головко,
– Ну полно, полно, - пробормотал пилот, поднял вверх свои сцепленные руки и потряс ими.
– Идите-ка вы вон туда. Они кивнули и по приставной лесенке спустились на поле.
– Бежим, - сказал Софрон.
– А то он будет взлетать. Они отбежали в сторону шоссе и остановились, тяжело дыша. Жукаускас посмотрел по сторонам, увидев тени каких-то причудливых цветов, птичек и огромных листьев, свисающих с небольших прямых стеблей. Где-то далеко за шоссе переливалось разноцветное зарево мигающих огней. Было душно, и в то же время как-то легко.
За ними раздался уже надоевший характерный вертолетный стрекот, нарастающий, словно снежная лавина, неотвратимо низвергающаяся с прекрасных горных вершин. Жукаускас закрыл уши ладонями и изобразил на своем лице выражение полного неудовольствия и измученности. Головко с интересом смотрел перед собой. Они упали в мягкую высокую траву, не в силах выдержать порывы ветра, и лежали там до тех пор, пока вес не успокоилось. Потом Софрон встал и подпрыгнул на месте. Абрам Головко тоже поднялся и щелкнул пальцами.
– Ну что ж, - задумчиво сказал он.
– Пойдемте куда-нибудь. Наконец-то будет город, душ, еда и свет. У вас телефон?
– Телефон?
– переспросил Жукаускас.
– Телефон Павла Амадея Саха.
Софрон хлопнул себя ладонью по ляжке и усмехнулся.
– Вот, блин!.. Как же вы все помните! Значит, вы прикидывались? А ваша Еврея? Или кончилось действие жэ, как говорил Август? Телефон у меня здесь. Деньги, телефон. Все в порядке. Может быть, свяжемся с Дробахой?
– Да ну его!
– устало проговорил Головко.
– Я дико хочу есть. Я хочу есть, хочу сесть в кресло и смотреть большой цветной телевизор. И читать коммунистическую газету. И чтобы все было ясно и плохо. И чтобы не было евреев. Ведь мы сутки ничего не ели!