Яма
Шрифт:
В комнату, после тихого четырехтактного стука, вошла Леська. Град поморщился и отложил на край стола тетрадь, которую до этого бездумно вертел в руках. Не прятал. Знал, что сестра без спросу не возьмет.
Наблюдал за тем, как Алеся прошла к большому аквариуму. Заглянула через стекло, отыскивая расположение одной единственной черепахи.
Серега тихо, практически беззвучно, вздохнул. Его беспокоило то, что у сестры все еще сохранилось это механическое касание рукой к животу.
— Помнишь, какой она была, когда я ее принесла? — это уже шло, как чертова риторика. Задавала этот вопрос едва не в каждый свой приход. — Со спичечный коробок. А теперь…
— А теперь она на пенсии. Оставь животное, Буффало не любит внимание.
— Какая пенсия? Не сочиняй. Черепахи живут до восьмидесяти лет.
— Моя заслужила очень длинную мирную старость. Ей нравятся тишина и покой.
— Да, конечно, — склоняясь над аквариумом, постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание животного.
Буфа даже глаза не открыла. Еще тот пофигист — любила "динамить" непрошеных гостей, и хозяина в том числе.
— Можно я ее покормлю?
— Грязный прием. Буффало уже ела. Не надо ее перекармливать. Она все-таки женщина.
— Бу-бу-бу. Женщина-черепаха с мужским именем.
— Когда вы уезжаете?
— Послезавтра.
— Слава как? Доволен?
— Почему ты у него не спросишь?
— Он умеет разговаривать?
— Серый!
— Так доволен?
— Да.
— Счастливый мужик. Ему вот много для жизни не надо. Уже вижу, как ты открываешь дверь "Крузера", а он с радостным лаем запрыгивает на пассажирское сидение.
— Серый!
— Не превышай скорость слишком сильно и следи, чтобы окно было закрыто, — продолжал с абсолютной серьезностью. — Если Слава выставит голову, заработает конъюнктивит.
— Серый!
— Ладно-ладно. Перегнул. Отломалось. Выбрасываю, — поднял руки в знак капитуляции. — Чего пришла?
— Расспросить о той светловолосой девочке, которую ты называешь подругой.
— Откуда ты знаешь, какого цвета ее волосы?
— Мне мама сказала. Говорит, она миленькая.
— Нихр*на подобного. У мамы все милые и красивые.
— Так она еще и красивая?
— Я этого не говорил.
— Ну как же? Сказал.
— Я предположил, что мама так говорила.
— Она не говорила, — засмеялась Леська. — А вот ты — да.
— Просто заткнись.
Сестра еще сильнее захохотала.
А потом полезла к нему со своими дурацкими "обнимашками". Прижалась головой к груди, совсем как Ника днем. Вздохнула глубоко. Помолчала. Видимо, это чисто девчачья фишка — успокаиваться подобным пассивным способом.
— Я тебе ключи от квартиры оставлю. Если вдруг понадобится, ну знаешь, тихое место. Приводи свою подругу.
— Ты дурная, что ли? — глянул соответственно, как на полоумную. — Она не такая.
— Вот! А "таких" я бы тебе в свой дом не разрешила водить.
— Харэ, ладно? Не хочу о ней говорить.
— В таком ключе? — подняла к брату лицо. — Или вообще?
В душе ликовала, подметив Серегино сердитое "не такая". Не продолжил ведь настаивать, что Кузнецова — только друг.
"Очень хороший знак", — решила Леська.
— И так, и так.
— Окей, — кивнула. — Не хочешь, не будем.
Снова прижалась щекой к груди.
— Что я буду делать без тебя в Киеве?
— Жить.
— Приедешь ко мне? В гости?
— Приеду.
Он стоял один посреди огромной сцены актового зала. Сначала его выдрючил декан, следом — замдекана. И, конечно, особо активные члены педколлектива, имена и должности которых Град либо не помнил, либо просто не знал. Студпрофком от моральных порицаний удержался, только по их небезразличным взглядам и так стало понятно — они его ментально поддерживают. В конце главная из них, в лице Русланы Кузнецовой, с коротким сухим суммированием фактов попросила скостить для Сереги наказание.
Представители милиции и вовсе не распинались. Зачитали только какое-то административное распоряжение, которое касалось, в принципе, всех учащихся. Особых претензий к Граду у них не было, так как Закревич не пожелал писать заявление. Видимо, побоялся того, что его после такого социально сожрут и выср*т.
Остальных заинтересованных, как всегда, заткнули деньги отца.
Настоящее напряжение Сергей испытал, только когда пожелала выступить Кузя. Он был чертовски, мать вашу, против. Но не спихнешь же ее со сцены, в конце концов. Пришлось сжать волю в кулаки и молча терпеть ее воодушевленный рассказ о том, какой он, Сережа, прекрасный человек и друг. Приписала ему все, что можно… Нет, он, конечно, поддался эмоциям и вышел из себя именно потому, что ее обидели, но нахр*на об этом разжевывать тысячам любопытных и не очень людей?
Когда он смирился с мыслью, что спихивать ее со сцены недопустимо, некое чувство, привитое ему явно не воспитанием, оформилось в требовательное желание прикрыть Нику. Чтобы все эти придурки и дуры, мудаки и шлюхи, моралисты и заучки, ну и остальная масса в меру нормальных людей, перестали пялиться на нее с такой интенсивностью.
Свой рассказ Ника приправила решительными акцентами, сохраняя впечатляющий апломб. Это притом, что вчера с Градом она позволила себе быть размазней. Сегодня, он чувствовал, внутри нее тоже все дрожало, но в своем вербальном обращении она неслась, как локомотив, за права женщин и человечества в целом.
Серега охр*нел еще в процессе, но в конце она его морально буквально добила, озвучив чертову просьбу: назначить им двоим одинаковое наказание.
Он ей утром в холле сказал "Привет" и намеревался после собрания бросить "Пока". Ну, на крайняк, еще, возможно, что-то типа "Пересечемся". На этом — пока все. После вчерашнего еще не отошел. Хотел просто остыть, постепенно к ней привыкнуть. Иначе, было ощущение — взлетит, как ракета.
Хоть и злился, поедал ее глазами.
Плюшка — вся такая хорошая девочка. Юбка в складку, свитерок под горло, теплые колготки, хвостик на макушке.