Ямайский флибустьер
Шрифт:
Кинтана почти минуту молчал, всматриваясь в неясные очертания берега, потом с иронией процедил сквозь зубы:
— Пуганая ворона куста боится… Вот что я тебе скажу: ступай туда, где тебе велено было находиться, и не смей шататься по судну до тех пор, пока тебя не сменят. Ты все понял?
— Да, сеньор Кинтана.
— Если же ты, болван, опять что-нибудь услышишь — предположим, кваканье лягушек, крики летучих мышей или свист дельфина, — то без промедления беги с этой новостью не к Перейре, а прямо к дону Мигелю. — Начальник вахты ядовито ухмыльнулся, обнажив желтые прокуренные зубы, и, толкнув матроса в плечо, добавил: — Ступай.
Отправив Ремедиоса на ют, он подошел к бакборту, поставил фонарь на планширь и, вынув из
Когда расстояние между судном и пловцами сократилось до сорока ярдов, незнакомцы, до этого плывшие друг за другом в одном направлении, вдруг как по команде разошлись в разные стороны; первый устремился к корме «Санта Барбары», а второй — к форштевню.
Тот, что подплыл к корме, ухватился рукой за перо руля, вынул изо рта дыхательную трубку и осторожно вынырнул из воды. Это был Жан Леблан — Белая Молния из Леогана. Прямо над ним, примерно в трех футах от поверхности воды, находилось четырехугольное окно капитанской каюты. Окно было закрыто, и Леблан должен был в течение считанных секунд решить, сможет ли он проникнуть через него внутрь судна. «Если окно не заперто, — подумал он, — попробую влезть в каюту, а если заперто — поднимусь на палубу».
Размотав свободной рукой трехпрядный линь, которым он был опоясан, Леблан проверил, не сползли ли с металлической «кошки» покрывавшие ее тряпки, затем оттолкнулся от судна и, раскачав «кошку», метким броском перебросил ее через гакаборт. Послышался едва уловимый стук. Француз снова ухватился за перо руля, прильнул щекой к шершавому рудерпису и затаил дыхание. Ему показалось, что стук был достаточно сильный, и вахтенные не могли его не услышать. Неужели он выдал себя? Тогда почему кругом такая тишина? Почему никто не подает сигнал тревоги?
Напрягая слух, он пытался уловить малейший шум, который мог долететь к нему с палубы баркалоны. Однако, видно, он зря переживал и нервничал. Судно, плавно покачиваясь на сонной зыби, казалось вымершим.
Переведя дыхание, Леблан тихонько потянул линь, убедился, что «кошка» прочно зацепилась лапой за борт и, не теряя более драгоценных секунд, начал рывками подниматься по тросу вверх.
Тем временем второй пловец вынырнул под бушпритом «Санта Барбары». Это был Касик Сэм. Вынув из привязанных к поясу кожаных ножен кинжал, он зажал его между зубами, подплыл к якорному канату и, ухватившись за него обеими руками, замер, словно хищник, готовящийся к решающему прыжку. Со стороны бака доносились неясные голоса, потом они неожиданно стихли.
«На вахте два-три человека, — отметил про себя индеец. — Посмотрим, что это за птицы…».
Подтянувшись к якорному клюзу, он бесшумно перебрался через регели на борт баркалоны и распластался на выложенной деревянными решетками платформе гальюна. Выждав некоторое время и убедившись, что его появление на судне не было замечено, Касик Сэм смахнул с бровей капли воды, приподнял голову и увидел возле фок-мачты темный силуэт вахтенного матроса. Последний стоял, опершись на мушкет, и смотрел в сторону кормы. Еще один испанец, вооруженный саблей и пистолетом, курил, облокотившись на планширь левого фальшборта. Фигура третьего вахтенного маячила на юте, возле румпеля. Убрать всех троих, не поднимая шума, было задачей архисложной. Даже если бы Касик и Белая Молния одновременно напали на них с разных сторон и перерезали глотки двум вахтенным, находившимся на баке и юте, третий испанец мог успеть подать сигнал тревоги криком или выстрелом из пистолета. Оставалось одно: не обнаруживая себя, следить за часовыми и ждать удобного момента, когда
Пока индеец прятался на носу баркалоны, Жан Леблан попытался открыть кормовое окно, однако его попытка не увенчалась успехом — окно было заперто изнутри. «Ладно, попробуем второй вариант», — прошептал француз себе под нос и, напрягая мышцы рук, начал подтягиваться к гакаборту. Когда он был почти у цели, где-то на палубе послышались голоса, затем до слуха его долетел скрип ступеней и бряцание оружия — кто-то поднимался по трапу на ют. Задрав голову, Леблан с ненавистью посмотрел на большой кормовой фонарь, желтый мерцающий свет которого заливал ют и транец судна и наверняка не позволил бы разбойнику укрыться от глаз вахтенного матроса, если бы последнему вдруг пришла в голову мысль посмотреть, что делается в этот момент за кормой. Леблан был так заметен, как бывает заметна чернильная клякса на свежевыстиранном белом манжете.
К счастью, испанец остановился у левого, обращенного к берегу, борта, и француз смог облегченно перевести дыхание: опасность, что его вот-вот обнаружат, прошла, и он обрел прежнюю уверенность в себе. Ухватившись одной рукой за металлический шток, на котором был укреплен кормовой фонарь, Леблан вынул из-за пояса нож и, просунув его лезвие в паз под планширем гакаборта, смог воспользоваться им в качестве дополнительного упора. Приподнявшись еще на несколько дюймов, он увидел курчавую голову испанца, дежурившего на юте; последний смотрел в сторону берега, находившегося на траверзе. Чуть дальше, за грот-вантами бакборта, вырисовывалась фигура еще одного испанца, курившего трубку. Наконец, на баке острый глаз буканьера различил темный силуэт третьего вахтенного. «Третьего возьмет на себя индеец, — подумал Леблан, прячась за орнаментированным арабесками гакабортом. — A я возьму на себя первого и второго».
Но судьбе было угодно уравнять силы разбойников и испанцев, находившихся на палубе «Санта Барбары». Мануэль Гонсало Кинтана, докурив трубку, стряхнул пепел в море, взял фонарь и, крикнув своим помощникам — Перейре и Ремедиосу, — чтобы они не вздумали уснуть, направился к люку. Когда он, кряхтя, спустился по трапу вниз, Касик Сэм и Белая Молния решили без промедления воспользоваться благоприятным моментом для осуществления намеченной акции.
Первым выполз из укрытия Касик. Передвигаясь быстро и бесшумно, словно ягуар, он подкрался сзади к Пепе Перейре и, зажав ему рот рукой, в один миг поразил несчастного ударом кинжала в сердце. В то же время француз, взобравшись на гакаборт, прыгнул на Лопе де Ремедиоса. Испанец успел обернуться и встретиться с ним взглядом — но это было единственное, что он успел сделать. Леблан ударил его рукояткой ножа в лицо и, оглушив, поспешил перерезать Ремедиосу глотку. Спустившись с юта, он устремился навстречу индейцу, с довольной усмешкой хлопнул его по плечу и прошептал: «Подавай сигнал нашим, а я попробую задраить люки, чтобы ни одна мышь не улизнула!»
Касик Сэм кивнул и тут же полез на фок-мачту — согласно плану, он должен был загасить марса-огонь. Леблан, осмотревшись, бросился к близлежащему рустеру — решетчатой крышке люка — и так увлекся своим делом, что не заметил, как открылась дверь капитанской каюты и на пороге появился Мигель Бенавидес.
Что подняло его с постели в столь поздний час?
Дон Мигель уже собирался погрузиться в причудливое царство Морфея, когда до слуха его донесся подозрительный шорох. Ему показалось, что кто-то, находящийся снаружи, пытается открыть кормовое окно и влезть к нему в каюту. Схватив заряженные пистолеты, лежавшие на сундуке у изголовья койки, дон Мигель крадучись приблизился к окну, откинул шелковую узорчатую занавеску и в призрачном свете кормового фонаря увидел раскачивающийся из стороны в сторону линь. Это открытие поразило его, словно гром средь ясного неба. «Кто-то забрался на борт!» — мелькнула в голове его страшная догадка.