Ямщина
Шрифт:
Цапельман едва заметно улыбнулся, легким движением поправил шляпу на голове и вышел из-за конторки, протянул руку и похлопал Чебулу по плечу.
– Я наблюдаю, что вы хорошо подготовились к встрече, и читаю в ваших глазах некие знания. Это весьма вас украшает. А что касается вашего дела…
Часа через полтора Чебула вышел из лавочки Цапельмана, имея все, что ему было необходимо: нужные адреса в Мариинске, имена людей, к которым следует обращаться, и даже подробную инструкцию о том, как избежать нежелательных встреч с полицейскими чинами.
Вернувшись на постоялый двор, он велел подать себе обед, с удовольствием поел и завалился спать, наказав разбудить
Хозяин постоялого двора расстарался и ямщика подрядил, действительно, лихого: с перебитым носом и круглой, разбойной рожей, которая казалась еще круглей от густой и рыжей, прямо-таки огнистого отлива, бороды. Он помог уложить в возок нехитрые пожитки Чебулы, орлом взлетел на облучок и, разбирая вожжи, крикнул не оборачиваясь:
– Держись, барин, крепче, иначе дорожка всю душу вынет!
Свистнул так пронзительно, что Чебула даже поморщился, а лошади, прижав уши, круто взяли с места убористой рысью, и грязь щедро полетела из-под колес, успевая взблескивать под ярким утренним солнцем, которое величаво поднималось от края земли в зенит, накрывая своим светом бескрайнюю Барабу, усеянную разлившимися озерками и болотцами. Над ними щетинились серые, еще прошлогодние камыши, а над камышами то там, то здесь скользили птичьи стаи.
Отрабатывая щедрый задаток и надеясь получить сверх договора деньжат за лихость, ямщик не жалел ни лошадей, ни возка, ни боков Чебулы. Время от времени он пронзительно свистел и кричал, по-прежнему не оборачиваясь к седоку:
– Разлюбезное дело, барин: протрясешься – спать крепче будешь!
Чебула не отзывался, только крякал на ухабах. Что делать – терпеть надо. Сам просил хозяина постоялого двора, чтобы нанял такого ухореза.
Правда, после, уже в Колывани, богатом, торговом селе, выяснилось, что столь быстрая спешка оказалась ненужной: экспедиция Гуттенлохтера почти сутки сидела на месте, никуда не трогаясь, потому что из-за разлива Оби никто не брался за переправу.
– У нас вон Чаус и тот из берегов выкатился, а вы – через Обь переплавиться… Ишь чего зажелали, – говорил Гуттенлохтеру приземистый, коренастый мужик, то и дело сплевывая себе под ноги. – Оно и вода бы не так страшна, да ветер вон какой поднялся – белы барашки гуляют. Не-е, господа хорошие, никто вам не подрядится. Ждите, когда ветер стихнет.
– У меня не есть намерений ждать, у меня есть намерений торопиться, и я хорошо плачу, – упрашивал Гуттенлохтер.
– Да хоть меряй, хоть не меряй, ни за каки деньги не поплывут, – гнул свое мужик.
Чебула, только что подъехавший и оказавшийся свидетелем этого разговора, попытался помочь профессору и тоже стал уговаривать мужика, но тот уперся, как вкопанный столб, и ни на что, ни на какие денежные посулы не соглашался. И в это время кто-то тихонько тронул Чебулу за плечо, тот обернулся – перед ним стоял
– Барин, отойдем в сторонку, – шепнул он, подмигивая, а когда отошли, зачастил быстрой скороговоркой: – Зря время с этим обалдуем тратите, а я выход верный знаю и за твою щедрость подскажу, ты мне только подбрось маненько, а?
– Подброшу, – пообещал Чебула.
– В Черный Мыс надо ехать, деревня тут недалеко, а там Грине-горбатому поклониться, скажите, что его в самом Петербурге знают, похвалите без меры, он на одном гоноре, без денег на ту сторону перекинет.
– Поедешь с нами вместе, – тут же решил Чебула. – Если наврал – ни шиша не получишь.
– Да с нашим удовольствием, – легко согласился ямщик. – Я ведь из уважения, за твою щедрость…
Гуттенлохтер выслушал Чебулу и молча кивнул: «Поехали».
В Черном Мысе отыскали крайнюю избу, ветхую до того, что крыша обросла зеленым мохом, постучали в окно, вызывая хозяина. На стук долго никто не отзывался, наконец несмазанные петли дверей скрипнули и на крыльцо вышел горбун. Небольшого росточка, головка маленькая, волосенки жиденькие, но руки… вот это были руки так руки. Длинные, почти до колен, с выпирающими, как булки, мускулами, а главное – с неимоверно широкими ладонями, каждая из которых была размером едва ли не с голову горбуна. Он глухо кашлянул, оглядел стоявших перед ним людей маленькими острыми глазками, хриплым голосом спросил:
– Какая нужда подогнала?
– Мы ученые люди, едем из самого Петербурга, – начал переговоры Чебула, – нам надо переправиться через Обь, а сделать это, нам еще в Петербурге так говорили, только один человек может… Вот и пришли просить…
– Прямо так и сказали в Петербурге? Только Гриня-горбатый, и никто боле? Ох, и врать же вы, учены люди…
– Чистую правду говорю. Вот друг нашего профессора говорил, ты его три года назад на ту сторону переплавлял… – тут Чебула споткнулся – не слишком ли его занесло? – но горбун неожиданно улыбнулся:
– Ишь ты, не забыл, значит… Был тут ученый человек, был, все меня про реку расспрашивал. Ладно, вижу, что хороши люди, да и нас не в крапиве нашли. Два ведра вина на том берегу поставите (на меньшее не соглашаюсь), а коли все потонем – не обижайтесь и черным словом меня не ругайте. Езжайте на берег, я скоро баркас подам.
Большущий дощатый баркас, похожий издали на серое корыто, приткнулся тупым носом к берегу, и первая же волна с белым гребешком, ударившись в борт, выбросила фонтан брызг, весело сверкнувших на солнце. День стоял яркий, теплый, но больно уж ветренный. Разлившаяся река дыбилась водяными пластами, раздвигала мешающие ей берега и обрушивала высокие песчаные яры вместе с соснами, в низких местах топила тальник, и голые еще макушки торчали из воды, словно серая трава.
В баркасе, кроме Грини-горбатого, сидели еще три крепких и неразговорчивых мужика: двое рядком, на лопашных веслах, третий – на рулевом. Сам Гриня сидел впереди, тоже на лопашных, но один. Погрузились, оттолкнулись от берега, и баркас резко вздыбился на крутой волне, ударившей в борт.
Пошла работа…
Тяжело груженый, просевший баркас хлестало и мотало, как щепку, толстые весла в руках Грини-горбуна гнулись, как сырые палочки, казалось – вот-вот не выдержат и хрустнут. Но они дюжили, а Гриня только скалил зубы от напряжения и греб, греб, успевая еще поворачивать голову и отдавать матерные команды мужику, сидевшему на руле. На середине реки два раза подряд захлестнуло водой левый борт.