Ямщина
Шрифт:
– Давай, Петр Алексеич, за того мужичка выпьем, чтоб ему весело жилось…
– Дай Бог ему долгих лет, – отозвался Петр и передернул плечами, как от озноба, будто вновь оказался на пустынной дороге, припорошенной снегом и исчерченной черными следами тележных колес…
…Тогда он решил, обрываясь в полное отчаяние, что это – конец. Что будущего у него в жизни нет, а раз так, то и сама жизнь ему больше не нужна. Поставил баульчик на землю, открыл его и достал револьвер. Крутнул барабан – все патроны были на месте. «А зачем
– Э-э, барин, не балуй, возьмет да стрельнет! Ну-ка брось, я кому сказал!
Петр машинально опустил револьвер и оглянулся.
На дороге, за спиной у него, стоял неказистый мужичонка в разбитых лаптях, за мужичонкой – такая же неказистая лошадка, запряженная в старую, от времени почерневшую и потрескавшуюся телегу.
– Дай-ка игрушку, дай, дай, – мужичонка безбоязненно шагнул к Петру и протянул руку, – давай сюда!
Петр, ошарашенный внезапным появлением мужика и его напористым голосом, протянул револьвер. Тот ловко перехватил оружие и, вскинув его над головой, стал стрелять в воздух, приговаривая после каждого выстрела:
– Ай, знатно, ай, звонко, ай, грохотно!
Лошаденка, пугаясь выстрелов, встряхивала жиденькой гривой и пятила телегу назад. Выпалив в воздух все патроны, мужичок еще пощелкал курком и вернул револьвер Петру:
– Забирай игрушку. И не вздумай баловать! Садись, подвезу! Да садись, не стесняйся, за так довезу!
Будто какое наваждение исходило от мужичка – Петр подчинялся ему, не успевая ни о чем подумать. Сунул револьвер в баульчик и залез в телегу, примостился, свесив ноги, на охапке старой, истертой соломы.
– Но, чалая! – весело поторопил мужичок свою лошаденку, громко хлопая ее по худым бокам веревочными вожжами. Лошадка качнулась вперед-назад, словно раздумывая, и неторопко затрусила по дороге, лениво перебирая ногами. Колеса телеги скрипели и вихлялись – казалось, что она и на малом ходу вот-вот рассыпется. Но – дюжила. А мужичок, не ослабляя напористости, поворачивал голову, обращаясь к Петру, и выговаривал:
– А все от сытой жизни, барин! Чего удумал – в голову себе стрелять! Не хлебал ты беды настоящей, вот и скукожился!
– Все я видел, – вяло отозвался Петр, только теперь ощутив во всем теле дрожь и противную слабость.
– Все да не все! – продолжал строжиться мужичок, – вот тебе бы шестерых ребятишек на руки, да баба померла… А? Не желаешь? То-то и оно, барин! Их ростить надо, кроме меня они кому нужны? Колочусь день и ночь и застрелиться недосуг!
Лошаденка неожиданно встала, вздыбила хвост, ударила в землю тугой струей.
– Ну, растащило тебя, старую. Опрастывайся скорей, ехать надо!
В ответ лошадка громко пукнула, постояла, качнулась вперед-назад и лишь после этого тронулась.
Так и доехали до ближнего села, где был постоялый двор. Всю дорогу мужичок ругал Петра,
На прощанье он одарил мужичка деньгами, и тот с нескрываемой радостью сунул их за пазуху, подмигнул:
– Живи, барин, радуйся! – Дернул вожжи, прикрикнул: – Но, чалая, ступай веселей!
На постоялом дворе Петр сразу же заказал лошадей и вечером был в столице, а рано утром, на следующий день, он уже сидел в вагоне и паровоз, ретиво покрикивая короткими гудками, стремительно летел на восток.
От Тюмени до Томска Петр добирался на лошадях, никуда не торопился и подолгу задерживался на промежуточных станциях, радуясь солнечным дням, крепкому морозу и необычному ощущению собственной свободы: ни от кого не зависел – куда хотел, туда и ехал, сколько спалось, столько и спал…
– А ехал я к тебе, Тихон Трофимыч: больше, как понимаешь, мне на этом свете ехать не к кому…
– И хорошо, хорошо, что ко мне приехал! – радовался Тихон Трофимович, – мы теперь с тобой такое дело разведем – шире моря!
– Купец из меня едва ли получится, а вот историю нашу развязать до конца – есть такое желание.
– Какую историю? – насторожился Тихон Трофимович, – опять с тетрадью да с золотишком! Пропади она пропадом, такая история! Слышать не желаю!
– Ладно, как знаешь. Саму-то тетрадь, надеюсь, не выбросил?
– Какую еще тетрадь?
– Как? Разве ты не получал?
– Откуда бы я получил ее? От жидов-разбойников?
– Да я тебе ее посылал! Я! Из столицы!
Тихон Трофимович развел руками:
– Никакого пакета мне от тебя не было, Петр Алексеич. Ты не спутался?
– Подожди, – Петр тяжело поднялся из-за стола, принес свой баульчик, порылся в нем и вытащил бумажку, развернул и протянул ее Дюжеву, – вот, гляди, квитанция. А отправлял я тебе тетрадь Гуттенлохтера, которую забрал у Никольского. Теперь понимаешь?
– Чего ж не понять? Чай, не дурные! Выходит, опять эту тетрадь клятую уворовали?
– Выходит, так, – невесело подтвердил Петр.
– И холера с ей, с тетрадью! Спокойней жить! Все, слышать ничего не желаю! Давай лучше вино пить! Наливай!
14
Зима отморозила, отметелела и неторопливо переломилась на вторую свою половину. День прибавился, и ощутимо потянуло теплом. Ночи стояли тихие, звездные, небесный шатер над землей распахивался до бесконечности.