Янтарная Цитадель
Шрифт:
В синеве небес проглянула черная точка. Девушка затаила дыхание – прихотливый лет узнавался безошибочно.
– Дра’ак! – взвизгнула она.
Работа остановилась. Из-за телеги выбежали ее отец и мать, за ними и другие деревенские. Танфия хорошо могла разглядеть подлетающую тварь – широкие кожистые крылья, недоразвитые перышки, торчащие из чешуйчатой шкуры, огромный страшный клюв. И растопыренные когти, как серпы.
Ребятня с визгом прыснула в стороны – в том числе ее младший братик Ферин. Танфия затаила дыхание от ужаса. Детям от хищника не убежать.
Драконоястреб не обратил никакого внимания не попытки себя напугать. Он сложил крылья и пал вниз.
Прозвенела тетива, свистнула в воздухе стрела. Дра’ак словно замер на полпути и, нелепо крутясь и размахивая крыльями, камнем рухнул на землю всего в трех футах от перепуганной девочки.
Танфия подхватила малышку на руки. Тварь пялилась на них мертвым черным газом. Девушка никогда раньше не видела дра’аков так близко. Больше всего ее удивил почему-то его цвет – чешуя переливалась на солнце бронзовым и лилово-синим.
Бык с перепугу чуть не понес вместе со своим драгоценным грузом, и дядюшка Эвайн побежал успокаивать животину. Остальные деревенские бежали по полю к Танфии. Мать девчушки принялась успокаивать плачущую дочку, прочих ребятишек расхватали родители. Ферин, которого происшествие больше порадовало, чем испугало, помчался к матери.
И тут Танфия сообразила, что пристрелил хищника Руфрид. «Проклятие, – подумала она, – ну почему именно он героя из себя корчит?». Парень стоял у телеги, прилаживая вторую стрелу на тетиву. Но небо оставалось чистым. Дра’аки – охотники одиночные.
Деревенские обступили труп зверя тесным кругом.
– Обнаглели, твари, – Эодвит, отец Танфии, прижал тварь к земле каблуком и выдернул стрелу. – Им что ягненок, что ребенок. Ладно, пошли по домам. Веселье кончилось.
Растрепанные, в бурых штанах и мокрых от пота расшнурованных юбках, излучинские жители толпой побрели к телеге. Потрясение быстро сошло с их лиц; вскоре все уже болтали, шутили, хлопали Руфрида и Танфию по спине и хвалили за сметку. Руфрид шествовал, как петух, принимая похвалы с обычным неловким самодовольством. Танфия мрачно смотрела ему вслед.
Последние снопы закинули на телегу и закрепили. Ферин запрыгнул к дядьке Эвайну на облучок, и телега покатила по неразъезженной дороге к деревне. Танфия приотстала, чтобы не обгонять родителей.
Эодвит, высокий и стройный, хромал после давнего несчастья – груженая телега переехала ему ногу. Танфия его другим и не помнила; случилось это двадцать лет назад, как раз перед ее рождением. От отца девушка унаследовала рост и угольно-черные кудри. Ее сестренка Изомира пошла больше в мать, Эйнию – невысокая, округленькая, с волосами цвета темного янтаря. А восьмилетний Ферин выдался светлее солнышка.
– Ну, милая, – заметил Эодвит, – после этого поля мы заслужили отдых.
– С Ферином все в порядке?
– Ты же видела. Здоров как конь, – ответила Эйния. Дочери она едва доставала
– Да я-то что, мам? Никто же не поранился. Ну и ладно.
– Ты Имми не видела?
– Уже час как нет.
– Я за нее волнуюсь. Что-то утром она была стишком тихая.
– Наверное, опять кошмар привиделся, – отмахнулась Танфия. – Все с ней в порядке.
– Может, пойдешь ее поищешь? Догадываюсь, куда она задевалась, но… – Эйния одарила дочь полу-неодобрительным, полу-веселым взглядом. – К ужину я бы ее хотела видеть. Не опаздывай. И береги себя.
– Дра’аки на взрослых не бросаются, мама. Найду я ее, не волнуйся.
– Сегодня ты хорошо поработала, – заметил отец ей вслед. От него, никогда и никому не льстившего, это была большая похвала. – Без тебя бы не сдюжили. Далеко пойдешь.
В нескольких милях от свежего жнивья некто поднял голову, ощутив дальние отзвуки человечьего горя. Мурашки ужаса покалывали его кожу, как прикосновение целительной мази. С каждым днем, по мере того, как рос и усиливался людий страх, существо становилось сильнее. Освежившись, оно поплотнее запахнуло плащ и продолжило свой путь по зеленым склонам.
Одеяние послушно приняло цвет травы, скрывая своего владельца. Без плаща тело существа было бы полупрозрачным. Кости просвечивали сквозь кожу, вместо лица – студенистая пленка над серыми костьми черепа, застывшей ухмылкой длинных серых клыков. И только верхний слой шкуры отливал травянистой зеленью. Поэтому существо предпочитало скрывать свой облик, особенно от людей. Люди странно на него реагировали. Они не понимали.
Существо звали Гулжур, что на его языке значило – Дозволяющий.
Дозволяющий прибавил шагу, чтобы не отставать от тех, кого ему поручили защищать. Отряд людских солдат-конников. Как это странно – предоставлять им защиту, а не погибель. Как бесконечно странно – сотрудничать с людьми, вековым врагом, или хотя бы создавать видимость сотрудничества. Почти унизительно… хотя что еще одно унижение среди тысяч со времен Битвы на Серебряных равнинах? А игра доставляла существу странное наслаждение.
Две сотни лет Гулжур трудился, чтобы обрести нынешние свои способности. Теперь он был одним из немногих, способных одновременно касаться двух царств, призывать свою паству сквозь немыслимые дали.
К его разочарованию, на этом пути Гулжуру редко приходилось вызывать подмогу. Люди едва ли сопротивлялись царским указам; подчиняются своему владыке, точно овцы. Покуда лишь две деревушки отказались сотрудничать. Как это раздражает – растягивать ожидание! Но когда он спускал на них гхелим!.. Ужас, отчаяние и неверие этих людишек, а затем – боль, раны, кровоточащая разодранная плоть… что за благодать! Гулжур подозревал, что получаемое им наслаждение сродни тому, что людишки испытывают при своем нелепом спаривании, но неизмеримо глубже.