Янтарная комната
Шрифт:
— Ага! — только и произнёс доктор Финдлинг. Больше ничего, но этого оказалось достаточно, чтобы Волтерс снова взорвался. Он выпрямился, приосанился и бросил уничижительный взгляд на доктора Финдлинга.
— Ваше замечание совершенно излишне! — заорал он. — Я беру на себя ответственность за всё, что произошло в Пушкине! Этого достаточно?!
— В принципе, да. — Доктор Финдлинг покачал головой, что, в сущности, противоречило этому «да». — Но дверей и фризов это не вернет...
Тем временем на лестнице произошла роковая встреча: спускавшаяся вниз Яна наткнулась на поднимавшегося гауляйтера Коха. Она его никогда раньше не видела,
Кох, как и все люди небольшого роста, стремился компенсировать этот изъян через власть, решительность, грубый приказной тон и жуткую несговорчивость.
Гауляйтер никогда не проигрывал и не капитулировал. Его ужасные и беспощадные методы оправдывали преувеличенную самоуверенность и льстили параноидальному стремлению быть великим, недосягаемым и всегда правым. Его окружению всегда было жарко… все дрожали от страха, а Кох считал это высшим достижением.
Яна и Кох резко остановились на лестнице и посмотрели друг на друга. Гауляйтер оказался на две ступеньки ниже Яны, это был определённый недостаток, ведь смотреть сверху вниз лучше, чем снизу вверх. Эта ситуация была для него непривычна.
— Ого, кто это?! — восторженно воскликнул Кох. Он окинул Яну наглым, раздевающим взглядом, исследовал её фигуру от стройных ног до чёрных волос, вернулся к груди, обтянутой платьем медсестры, и остановился. — Какая чудесная сестричка пришла к нам в замок! Здесь кто-то заболел? Кому понадобилась ваша помощь? Какая мука для пациента… теперь у него появится новая болезнь: повышенное давление и учащённое сердцебиение!
— Ложная тревога, герр гауляйтер. Никто не болен.
— Вы меня знаете? — кокетливо спросил Кох, хотя был уверен, что в Восточной Пруссии его знает каждый. Его нельзя сравнить с другими гауляйтерами: ни с Мучманом в Заксене, ни с Грое в Кёльне, ни с Вагнером в Вестфалии. Они тоже известны, но такой сомнительной популярности, как у Коха, не достигнут никогда.
— Кто же вас не знает, герр гауляйтер? — ответила Яна. Она не стала подходить ближе и осталась на той же ступеньке, глядя на Коха сверху вниз. Он тоже не стал подниматься, его вполне устраивала текущая позиция.
— Даже если, как вы сказали, тревога была ложной, она сделала доброе дело: я встретил вас. Иначе этого никогда бы не случилось… к большому сожалению. Как вас зовут, сестричка?
— Яна Роговская, герр гауляйтер.
— Это звучит по-восточнопрусски.
— Я родилась в Лыке.
— Это в Мазурии?
— Да, герр гауляйтер.
— Яна, быть мазурской девушкой — значит всегда быть верной долгу и обещаниям…
— Как это понимать, герр гауляйтер?
— Мазурская девушка в любви пылкая и ненасытная, рай и ад в одном лице. Ты пылкая, Яна?
Само собой разумеется, он перешёл на «ты» после первых же слов и продолжил нагло и обстоятельно разглядывать её фигуру. При этом он улыбался… это должно было подбадривать, но Яна стала ещё более осторожной. Как ему ответить? Как повели бы себя другие женщины? Если улыбнуться, это можно расценить как согласие. Покачать головой — это спровоцирует его на новые вопросы. С любым другим можно было бы поступить просто — оставить его без ответа и уйти, но можно ли так поступить с гауляйтером? С тираном вроде Коха? Она решила уклониться от прямого ответа.
— Я не знаю, герр Кох, — сказала она и отлично изобразила смущение.
Коху это жеманство очень понравилось. Его раздевающий взгляд стал требовательнее, и Яна буквально почувствовала, как его руки скользят по её коже.
— С тобой так никто не говорил?
— Нет.
— Нужно проверить эту народную примету. Пылкость можно определить только тогда, когда её вызовешь. Не разочаровывай мазуров, Яна. Когда у тебя свободный день?
— Это определяет старшая сестра Вильгельми.
— Глупости! Это определяю я! — Кох поднялся на две ступеньки вверх, но все равно оказался на несколько сантиметров ниже Яны. Это его не удивило — все женщины, побывавшие в его постели, обычно были выше. Да и какое это имеет значение? Среди подушек он был гигантом.
Он попытался обнять Яну за талию, и она, молчаливо защищаясь, отступила вверх по лестнице, что для Коха стало неожиданностью. Большинство женщин, которых он «завоёвывал», считали за честь, если такой мужчина клал руку им грудь, когда прицеплял орден.
— В чём дело? — спросил сердито немного сбитый с толку Кох. Глаза Яны сверкнули, и он ждал объяснений.
— До меня ещё не дотрагивался ни один мужчина, герр гауляйтер, — сказала она почти жалобно.
— Этого не может быть! Ты что, до сих пор жила среди слепых?
— Все вокруг за мной присматривали. Дома — отец и старший брат, в общежитии — заведующая, в больнице — старшая сестра.
— Правда?
Кох подошёл ближе, вытянул вперёд руки, растопырил пальцы и неожиданно прижал их к груди Яны. Она оцепенела и стиснула кулаки, ей нестерпимо захотелось треснуть Коха по широкому носу. Но это, как она ясно понимала, означало бы для неё конец. Высылка из Кёнигсберга в рабочий лагерь для восточных рабочих. А если раскроется, кто она на самом деле, то в концлагерь или сразу смертный приговор. У Коха для этого достаточно власти. Ни один «независимый» судья не осмелится пойти против него. Незаменимых судей нет…
— В среду у тебя будет свободный день! — сказал Кох и сжал её груди. От этого прикосновения его глаза жадно заблестели. — И мы отпразднуем мазурский праздник любви.
— Я… я не знаю.
— Я знаю, и этого достаточно. В среду вечером, Яна. Я заеду за тобой. Поедем в чудесный охотничий замок… Он тебе понравится.
— Если старшая сестра меня отпустит.
— Не сомневайся. Как зовут этого дракона?
— Фрида Вильгельми, городская больница.
— Ну, тогда до среды, Яна.
— Да, герр гауляйтер.
Кох ласково похлопал её по щеке, и, когда она спускалась по лестнице, долго смотрел ей вслед, пленённый раскачивающимися бёдрами, которые пробуждали в нём дикие фантазии. Какая женщина! Проклятье, что за женщина!
С великолепным настроением он вошёл в зал номер тридцать семь, как раз когда доктор Волтерс воскликнул:
— Надо немедленно связаться с Пушкиным! Если там побывал спецторяд Розенберга, мы можем позабыть о пропавших предметах.
— Что там с Розенбергом? — спросил Кох. Его резкий голос застал учёных врасплох, как воров на месте преступления. Хорошее настроение Коха как ветром сдуло. Достаточно услышать имя Розенберга, и весь день отравлен.