Янтарная ночь
Шрифт:
Поезд мчался. Все пейзажи стали лицом. Лицом Розелена.
Он позволил ему прийти к себе, внушил полное доверие, чтобы победить его болезненную робость. «Розелен, — сказал он ему слащавым тоном, — я бы хотел представить тебя остальным моим друзьям. Они будут рады с тобой познакомиться. Один из них устраивает вечеринку, я тебя приглашаю. Все будет очень просто, уверяю тебя, и нас соберется совсем немного. К тому же, я ведь буду с тобой, не оставлю тебя одного. В самом деле, если ты придешь, мне это доставит удовольствие». Розелен сопротивлялся, он боялся людей, как ребенок, которого страшат чужие взрослые, но его друг так настаивал, что он в конце концов уступил. «Ладно, приду, если хочешь… но я робею, ты же знаешь… у меня нет привычки ходить по гостям, к людям… мы ведь ненадолго, а?., и не оставляй меня одного с ними, ладно?» Янтарная Ночь — Огненный Ветер пообещал.
И сдержал свое обещание, ровно наоборот.
Вечеринку устроили у Злыдни, обитавшей в просторной квартире на улице Бют-о-Кай. Готовились старательно и возбужденно. Устроителями были Юрбен, Злыдня, Писарь, Лунатик и еще несколько других. Инфанта не пришла, поиск личных удовольствий удержал ее в другом месте. Вдохновителем же вечеринки был Янтарная Ночь.
Именно он подбросил идею и представил ее таким образом, чтобы прельстить своих подручных: они заманят в ловушку подмастерье булочника, этого хилого идиота, плаксивого болвана, сцапают его своими изощренными когтями и будут играть с ним, как кошка с мышью, — пока не заиграют до смерти.
Янтарная Ночь — Огненный Ветер и Розелен пришли вместе. Как только они переступили порог, дверь за ними была тщательно заперта. Остальные уже собрались, поджидая их. Все были разодеты в пух и прах. Янтарная Ночь ввел своего друга в большую гостиную, где и должно было разворачиваться действо. Он держал его за плечо. Розелен, весь дрожа от робости, стоял прямо лишь благодаря этому дружескому, сердечному и ободряющему жесту. Он принес коробку леденцов и неловко тискал ее в руках. Едва войдя в большую гостиную, они зажмурились от яркого света. Все лампы были зажжены. Хозяйка и другие гости сидели бок о бок на длинном обеденном столе, накрытом восхитительной льняной скатертью ослепительной белизны, держа скрещенные ноги на весу. Стол был пуст, посуда отсутствовала. Казалось, Злыдня и ее сообщники сами решили занять место приборов.
Все это изысканное общество не вымолвило ни слова при появлении двух новоприбывших, удовлетворившись лишь совершенно ледяными взглядами, уставленными на принарядившегося ученика пекаря. «Вот он, — объявил Янтарная Ночь — Огненный Ветер, — позвольте представить вам Розелена Петиу, моего дражайшего друга. Преподношу в подарок, надеюсь, он вам понравится». Розелен уже ничего не понимал, даже не узнавал голоса своего друга. Никогда еще он не слышал от Янтарной Ночи такого резкого, циничного тона. И рука, лежавшая на его плече, показалась ему вдруг ужасающе тяжелой — словно вцепившаяся в него бетонная лапа. Которая грубо вытолкнула его на середину комнаты. Прямо на свет, в перекрестье всех этих надменных взглядов. Ибо, едва представив его и толкнув, Янтарная Ночь — Огненный Ветер отвернулся от него. И Розелен оказался совсем один, охваченный головокружением, нервно теребя бечевку своего пакета со сластями. Он не мог уже ни шевельнуться, ни говорить, а главное, смотреть на что бы то ни было. «Ну-с, господин Петиу, подойдите-ка поближе! — бросил ему наконец Юрбен. — Этот вечер устроен в вашу честь, так что надеюсь, вы сумеете показать себя достойным нашего приема. Давайте, ближе, ближе!» Но Розелену и на ногах-то удавалось держаться лишь благодаря гигантскому усилию; при малейшем шаге он бы рухнул. Он безнадежно уставился на носы своих башмаков. «Ну же, господин Петиу, не торчите, как козий колышек, посреди моего салона, — продолжила Злыдня. — Давайте — ка сюда, по крайней мере, этот нелепый пакетик, который вы судорожно прижимаете к вашему животу! Что у вас там?» Тогда Розелен, по-прежнему не поднимая головы, протянул свою руку прямо в пустоту и пролепетал: «Конфеты…» Тотчас же оглушительный взрыв хохота грянул со стола. Рука Розелена дрожала так, что пакет в конце концов развернулся и все конфеты вывалились на пол. Хохот стал еще громче. «Господин Петиу и в самом деле козлик, — бросила Злыдня, — гляньте-ка, он мне весь салон своими обсахаренными какашками завалил! Как после запора!» — «Ваше поведение неприлично, — продолжил Писарь, — это по меньшей мере невоздержанность. Точнее, недержание!» — «Знаете, — добавил Лунатик, — волк слопал козочку господина Сегена за гораздо меньшее прегрешение, так что мы просим вас научиться сдерживать себя, а иначе, если не прекратите свое козлячество, придется нам поиграть в волков!» И тут уж все принялись изгаляться над ним, с удовольствием склоняя его фамилию на все лады, слово совершенную нелепицу. Только Янтарная Ночь — Огненный Ветер ничего не говорил. Он держался поодаль, прислонившись к стене, и, покуривая, смотрел на Розелена. Розелен наконец обернулся и умоляюще посмотрел на него, но встретил лишь бесконечно отчужденный и презрительный взгляд. Тогда последние силы оставили его. Ноги больше не держали. Колени подогнулись, он рухнул на пол посреди конфет и расплакался. «Недержание господина Петиу и впрямь безгранично, — заметила Злыдня. — Теперь он еще и нюни распустил!» Смоченная слезами леденцовая карамель липла к паркету.
Янтарная Ночь даже не замечал становившиеся все более язвительными насмешки своих сообщников, он слышал только хныканье Розелена, корчившегося на полу. И отвращение поднималось в нем, так же как и гнев. Наконец он отлепился от стены, пересек комнату и схватил Розелена за волосы. «Хватит! — воскликнул он. — Поднимайся, тряпка! Вставай на ноги, тварь бесхребетная, черт тебя дери! И нечего ныть, это разлитие слезной мочи омерзительно! Знай, что мы терпеть не можем слабаков и жалость нам противна. Если и дальше будешь причитать, я тебя раздавлю, как таракана. Встать, живо!» И подняв силой, он доволок его за волосы до стола под крики и рукоплескания своих дружков. Потом швырнул к их ногам.
С этого момента события развивались очень быстро. Все стали пить, пьянея от приготовленного Юрбеном коктейля и собственных слов, оскорблений и шуточек, которыми изводили ученика булочника. Они принудили его раздеться и, завязав ему глаза, забавлялись, толкая во все стороны, безжалостно издеваясь над его наготой — наготой личинки, недозрелого подростка с тощим телом, с тонкими конечностями, с мальчишеским членом. Они разбили ему очки, толстые очки от близорукости, уменьшавшие глаза до размера дырочек, проеденных молью. Янтарная Ночь больше не прикасался к Розелену, удовлетворившись тем, что смотрел, как изгаляются над ним остальные. Он опять прислонился к стене, отдав им жертву на растерзание. И смеялся — непрерывным, все более визгливым смехом. Смехом, которому уже не был хозяином, словно его вызвало питье, намешанное Юрбеном. Смехом бесноватого с зубовным скрежетом, который, казалось, еще сильнее распалял исступление остальных. Он чувствовал, как его нервы оголяются один за другим, заживо вытягиваясь из плоти. Чувствовал, как мутится и меркнет рассудок в резком, едком свете, где все вырисовывалось с ужасающей четкостью. Чувствовал, как позвоночник пронзает спину, словно стальной кол, а сердце, превратившись в огненный волчок, стремительно вертится в груди. Чувствовал, как до боли напрягается его член, твердея и бугрясь, будто камень. Не от желания, а всего лишь растягиваясь от страха, деревенея от холода.
А еще он почувствовал, как крик матери поднимается в нем из глубины внутренностей, разрывая живот. Крик обеих матерей — его и Розелена. Все смешалось. Окруженный лесами хутор Черноземье и окруженный морем остров Розелена. Горстка земли и груда камней на окраинах страны. Смерть, блуждающая по лесам среди столетних деревьев, ветер с моря, вздымающий волны, будто щиты идущего на приступ суши войска. И слезы их отцов, одинаковых супругов-псов, одинаковых супругов — вдовцов. Слезы, вытекшие из их горюющих тел, словно семя, от потери которого иссякла их мужественность. И его сестра с Терезой, младшая и старшая сестры, обе затерявшиеся где-то вдалеке, на краю сна и желания.
В его глазах, расширенных хмельным огнем, плясал дергающийся силуэт Розелена, кружилась его жалкая нагота. Это мертвенно-бледное и тщедушное тело с недозрелым костяком извивалось в его глазах, словно белое пламя. Соляное пламя. Он смеялся. «Еще! Еще! — кричал он, прерывая себя хохотом, — покрутите-ка еще эту юлу!»
Розелен умолк, он даже не стонал; не противился, когда его толкали от одного к другому, будто огородное пугало. Казалось, он отсутствует в собственном теле. Повязка, скрывавшая его глаза, намокла от пота и слез, рот кривился в каком-то оскале, похожем на дрожащую улыбку. «Крутись, крутись, пекаришко, — кричал Янтарная Ночь, прижавшись к стене, — мели зерно! Жарь сильнее, пеки свой хлеб! Давай! Крутись и жарь, жги и вертись, пекаришко, будешь королем от печки! Ты хотел друга? Разве ты его не нашел? Прекрасный друг, один во многих лицах. Вон как мы тебя принимаем, мы все — твой друг!» Но на самом деле, выкрикивая свои насмешки, он слышал другое: «Крутись, крутись, маленький близнец моего заброшенного, преданного детства, близнец моей боли и одиночества! Крутись до изнеможения… пока не изотрешь мое былое страдание, пока не отмоешь и не очистишь мою давнюю рану. Крутись, я приказываю и умоляю! Освободи меня от моей памяти, освободи меня от моего прошлого! Крутись, крутись, истопчи своими тощими, босыми ногами крики наших матерей, рыдания наших отцов — обрати их в пыль! Умоляю тебя и повелеваю! А потом сдохни, чтобы навсегда покончить с любым воспоминанием, с любым состраданием, с любой слабостью!.. Крутись и подыхай, пекаришко, чтобы навсегда избавить меня от меня самого!»
Кому из них пришла в голову идея финальной мизансцены, он уже не помнил. Это внезапное вдохновение снизошло на «мноликого друга», которым все они стали. Прекрасную белую скатерть разрезали на длинные ленты, а на голый стол уложили Розелена. И там, пока одни вытягивали его и держали, не давая вырваться, другие старательно обматывали этими лентами. С ног до головы. Пеленали, словно мумию, медленно и тщательно, уже без криков и разговоров. Игра становилась очень серьезной, жалкое тело подмастерья уже не вызывало смеха, так как это пеленание постепенно возвеличивало его: речь шла уже не о том, чтобы обмотать его тряпками смеха ради, но чтобы приготовить к жертвоприношению. И их молчание усиливало ужас Розелена. Только Янтарная Ночь продолжал визгливо смеяться.
Когда повязки достигли подбородка, Розелен попытался высвободить голову и крикнул: «Янтарная Ночь! Не дай им убить меня, они меня задушат… спаси, умоляю… я боюсь! Не дай им убить меня…» Услышав этот обращенный к нему умоляющий голос, Янтарная Ночь сразу же перестал смеяться. Кто там его зовет? Чего от него хотят? Неужели эта мумия, эта тряпичная надгробная статуя, лежащая на обеденном столе? Этот узел тряпья? И он еще осмеливается выпрашивать сострадание! «За кого ты нас принимаешь, тебя и меня? — бросил он ему, наконец, с гневом. — За Лазаря и Иисуса, быть может? Ну так знай, что я все делаю наоборот: никакого Воскресения, уничтожение! Никакого спасения, но окончательное проклятье! Никакого милосердия, только ярость и гнев! Ты хотел моей дружбы? Я дал тебе нечто гораздо лучшее — преподнес в дар мою ненависть. Лежи в своих обмотках, кутайся в белизну смерти и исчезни. Однако какое бесстыдство, какая дерзость! Ему предлагают прекрасную смерть в белом льне, вышитом прекрасными белыми цветочками, да к тому же раскроенном по мерке, а он, этот пекаришко, осмеливается жаловаться! Да я тебе его в глотку запихаю, твое писклявое милосердие!»