Янтарное море
Шрифт:
Но он был жив, и следовало торопиться, чтобы эти свирепые люди, ворвавшиеся в его дом, не подумали, будто он обманывает их… Ведь они могли и застрелить его. Застрелить и уйти. Что им Приеде? Просто — неудачный адрес. Наверно, так сказали бы они, если у них спросили бы отчет. Например, тот же самый Силайс, или, как он называет себя таким вот людям, вроде Приеде, и этих шпионов: «Габриэль». Они застрелят Яниса Приеде, а потом, вернувшись туда, откуда пришли, скажут этому Габриэлю: «Мы его пришили, хозяин!»
Почему-то он явственно услышал именно эту фразу, жаргонную, загадочную, хотя никогда не водился ни с ворами, ни тем более, с бандитами. Но услышал так явственно, что даже оглянулся: не идут ли за ним?
Никто за ним не шел. Но теперь он боялся не только бандитов, тех, что ждали его, — ему думалось, что его обязательно сопровождают или сторожат у входа в дом, и Приеде боялся всех людей! Он оглядывался на идущих сзади и думал: «Ну, конечно, это следят за мной! Следят чекисты! Они пропустили этих бандитов ко мне, а теперь ждут, что я стану делать, что станут делать бандиты! И очень может быть, что вот сейчас мне на плечо ляжет тяжелая рука и тихий голос произнесет: «Гражданин, пройдемте со мной…»
И опять что-то произошло в его сознании. Он вдруг подумал: «Но ведь как раз это было бы лучше всего! Старому моему преступлению уже, наверно, миновала давность. Ну, а новых преступлений я не совершал, я просто принял у себя людей, но и сделал-то это лишь потому, что побоялся: уйди они в ночь, в безвестность, они могут натворить бог знает что, лучше уж пустить их к себе и посмотреть, так ли уж они опасны».
И тут ему показалось: ведь именно эта мысль и заставила его ответить паролем. Да, он испугался! Не за себя, а за других. Кто знает, куда они пойдут и что сделают? А сейчас они в его руках. И пока они в его доме, они не опасны…
Это была странная мысль. И она словно бы спасала его от страха. Он не позволит им совершать преступления! Он будет держать их при себе, этих посланцев дьявола, а когда увидит, что они готовы на мерзость, обезвредит их. Как? Но это уж другой вопрос…
Он вытер пот со лба. Пот был холодный, не тот, что бывает после жаркой работы или после долгого отдыха летом на взморье. И лоб был холодным. И самому Приеде было холодно, так что он нечаянно заклацал зубами. Но тут он вспомнил, как подозрительны к людям те, что пришли к нему, остановился, еще раз вытер лицо, уравновесил дыхание, и только тогда поднялся, не спеша, по лестнице и открыл дверь своим ключом.
Да, они были подозрительны ко всему на свете. Они стояли в коридоре перед дверью, сунув руки в карманы, и Приеде знал, что руки их сжимают рукояти пистолетов, рукояти мокры от пота, предохранители на пистолетах спущены, эти люди готовы стрелять, не вынимая оружия из карманов, прямо сквозь пиджак, сквозь плащ, для этого им достаточно шевельнуть пальцем.
Он сделал вид, что ничего не заметил, прошел, как сквозь строй, под настороженными взглядами в столовую, расставил закуски и бутылки. Не глядя на них, спиной чувствовал, как они переглядывались, соглашаясь друг с другом: «Мир! Не стрелять!»
Дальнейшее было как сон, как смутные очертания дна сквозь толщу воды, когда погружаешься в море и пытаешься разглядеть рыб, раковины, крабов, — все опасно и неопределенно. Но утром вспомнил: обещал нечаянным гостям устроить их с жильем, обещал помогать, мало ли что еще обещал!
Утром Янис почувствовал себя несколько легче. Во-первых, его постояльцам было совестно, что вчера они напились, как свиньи, во-вторых, они несколько притерпелись к нему, приобвыкли, — спокойная ночь, казалось, обещала им такой же спокойный день и еще много-много других дней, они как бы укрылись от опасности за спиной Приеде — и были благодарны ему. И когда он, не очень скрывая, как ему все это неприятно, сказал, что пойдет к знакомому человечку насчет будущей квартиры, все трое согласно кивнули. Конечно, они еще не доверяли ему, но в их положении и недоверие следовало скрывать, а Приеде, сам не понимая как, нашел верный тон в отношениях с ними, чуть-чуть иронический, чуть-чуть удивленный, но в то же время и покровительственный. Да он и на самом деле чувствовал себя так: покровительственно. Что они могли без него? И длинный — Вилкс — первым отозвался на этот тон, уже говорил без повелительных интонаций, второй — Лаува — еще хотел бы покомандовать, но он и сам был под началом. Опасаться по-прежнему приходилось только колючего Эгле, этот, кажется, и родился с рукой в кармане, и в люльке держал не детские погремушки, а боевой пистолет. Впрочем, Приеде уже понял, — это у Эгле не от храбрости, а от страха…
И вот он шел по улице, свободный человек и в то же время связанный всеми возможными узами с теми, кого до сих пор презирал, именовал даже про себя убийцами, подлецами, особенно после того, как сам прикоснулся к ним и вдруг понял, какова пропасть, отделяющая этих людей от всех прочих, таких, как он, что-то строящих, что-то делающих. Их назначением было разрушать то, что строили Приеде и другие. В то время, когда Янис попал к ним в лапы, он был еще молод, он страстно хотел жить, не очень-то представляя, для чего, собственно, живет человек. Но теперь, когда он понимал, что жизнь это и есть созидание, все эти разрушители оказались так далеки от него, что ничего, кроме ненависти, не могли возбудить в нем. И он шел и думал, что делать дальше?
Пообещав так неосмотрительно, что устроит своих неожиданных гостей с квартирой, он еще не представлял тогда всей ответственности. Но кому бы мог он порекомендовать этих людей с их пистолетами, с радиостанциями, ядами, шифрами, с их намерениями и надеждами? Самое удобное место для них — тюрьма… Конечно, может быть, что завтра же другие такие же темные люди, как эти опасные посетители, пристрелят Приеде — он помнил угрозы Силайса, — но, право же, гораздо легче пострадать самому, чем позволить этим людям совершать преступления. Нет, Янис Приеде не может громоздить ошибки одну на другую.
Он словно очнулся ото сна и огляделся с растерянным видом. И тут же понял, что бессознательное чувство ярости против нарушителей его спокойствия само толкало его именно туда, куда в конце концов он и решил прийти. Приеде стоял на углу улицы Ленина напротив обычного городского дома, похожего на все другие жилые и официальные дома, отличавшегося только скромной табличкой: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров Латвийской ССР».
Было какое-то мгновение, когда Янис приостановился, как будто у него захватило дыхание. Это была слабость. Но он уже знал, к чему может привести слабость. И, преодолев это состояние, когда все мускулы становятся словно ватными, ноги подкашиваются, в глазах плывут цветные пятна, он пересек улицу и, не оглядываясь, не думая больше, следят за ним или нет, вошел в приемную Комитета.
— Мне нужно дежурного! — с трудом произнес он, словно задохнулся от быстрого бега.
Сотрудник, сидевший в приемной, едва взглянув на Приеде, ничего не спросил, снял трубку телефона, сказал кому-то: «Вас просят!».
Вскоре из внутренней двери вышел молодой человек, внимательно оглядел Приеде и жестом руки пригласил войти. Там, в небольшом кабинете он усадил Приеде в кресло, подумал и, видя его взволнованное состояние, налил стакан воды, который и пододвинул к нему. Только после этого он спросил: