Январежки
Шрифт:
– Да что вы… – хмурится, – почерк… узнаете?
Узнаю. Почерк Пиро.
Фил Тано (зачеркнуто)
Агник (зачеркнуто)
Амо (зачеркнуто)
– Ну… это это… это он отмечает, кто в журнал не попал…
– А тут, тут смотрите… – Амо листает назад, – вот…
Литературный клуб. Многогранный стол, число граней по числу гостей. Пустые портреты на стенах – там будут те, кто попадет в журнал.
Гости клуба: Фил Тано. Агник. Амо. Здесь должны быть еще какие-то имена, фамилии, характеры – но их нет, их нет…
– А что это значит, вы можете
Не понимаю. Чувствую что-то не то, очень и очень не то…
– А… а можно нескромный вопрос, а сколько вам лет?
– Семнадцать недавно исполнилось, а что?
– А то… это когда это вы на взлетно-посадочные системы выучиться-то успели?
Вспыхивает:
– Вы… вы мне не верите?
Смотрю на неё. Понимаю, что она не врет. Просто. Потому что. Не врет. Не умеет врать. Просто…
…просто здесь что-то очень и очень не то…
– А где Амо?
Спрашиваю. В пустоту.
Мне никто не отвечает.
Говорю громче:
– Где Амо?
Люди оборачиваются. Смотрят на меня изумленно. Уже по их взглядам я чувствую – что-то здесь не так…
– Это… это кто? – спрашивает….
…этого человека не знаю, новенький кто-то.
– Нет, ну как же, ну…
Начинаю объяснять. Тут же спохватываюсь, что объяснять тут нечего, по их лицам понимаю, что они не знают никакую Амо, просто – не знают. Ни… ни…. ни… незнакомые люди, незнакомые лица, я вижу их первый раз…
Они не знают никакую Амо.
Просто.
Не знают.
Садимся за круглым столом, уставленным чашками, Пиро зорко следит, чтобы чашки были расставлены строго-настрого одна напротив другой. Стол поделен на семь частей…
Сегодня читает Пиро Кусь.
– Вы не продержитесь с ним и трех минут, – фыркает Кугельштайн.
Хочу парировать, что Кугельштайн и минуты не продержится. Вместо этого отвечаю:
– Хотите пари? На ваше левое крыло?
– Издеваетесь?
Прищуриваю правое окошко:
– Значит… боитесь?
– Что? Кто? Я боюсь? Сударь, да вы нарываетесь на дуэль! Итак, Кугельштайн против Ле Кастле завтра в восемь…
– …позвольте, позвольте, господа, вы что собираетесь, шпагами махать, или разобраться с этим… с этим…
Смущаемся. А я и не знал, что Чиветта-Торетта терпеть не может дуэли, мне почему-то казалось, она будет в восторге, если мы будем махать шпагами…
Аплодируем.
Пиро складывает самолетик, прицеливается, запускает.
Жду.
Выдыхаю.
– Мимо.
Понимаю, что сказал это вслух.
– Вы что-то сказали? – Пиро поворачивается ко мне.
– Э-э-э… что мимо. Ну да ничего, у вас получится все…
– Нет… до этого.
– Гхм… это… что… что…
– Вы про Амо говорили.
Делаю большие глаза:
– Про какую Амо?
Понимаю, что выдал себя с головой, когда ляпнул – про какую, а не про какого. И вообще нужно было спросить – а что за Амо.
Выскакиваю из комнаты, бегу прочь, где-то здесь должна быть тетрадь, тетрадь…
…уютно устраиваюсь в кресле, гадаю, кому из нас на этот раз Пиро нальет чай, кто из нас на этот раз удостоится чести прочитать…
Пиро выбирает меня. Как-то неспроста выбирает меня, как будто что-то задумал…
Разворачиваю рукопись.
Читаю:
В лесу сов семь.
А где нет сов, там нет сов-сем.
Вот сидят совы, из дупла вы-совы-ваются.
Полетели сов семь по лесу с полуночи до двух ча-сов.
А там и до трех ча-сов.
А тут у трех ча-сов раз – и захлопнулся за-сов.
Тут-то совам и конец, да как бы не так.
А почему?
А ну-ка, думайте, думайте… сов семь, сов заперли, что осталось?
Правильно, семь.
Вот семь засов и открыло за сов.
И совы вылетели.
Главное, не лететь им туда, где семь часов. Там своя семь есть, семь от сов с семь от часов драться будут.
А может, там вообще не семь ча-сов, а семь ча-филинов.
Люди смеются. Это хорошо. Или плохо. Не знаю. Пиро кивает мне, я сворачиваю рукпосиь, от волнения сначала получается кораблик, потом бумажный фонарик, наконец, какое-то подобие самолета.
Бросаю.
Говорю себе – не целиться, чтобы не попасть, к черту амбиции, я хочу жить. Не выдерживаю, целюсь как следует.
Не верю себе.
Попал.
Аплодисменты.
Торжествующе смотрю на Пиро. Наш председатель (председатель? Кто и когда объявил его председателем?) говорит восторженную речь, даже вручает какую-то статуэтку, не то писчие перья, не то крылья, не то все вместе взятые, спасибо, спасибо…
Дожидаюсь, пока интерес к моей персоне поутихнет, тихонько выскальзываю в соседнюю комнату, еще, еще, еще, кажется, за этой дверью должна быть улица, потому что вон, в окне снег идет, хлопаю дверью, выглядываю…
…черт.
Еще одна комната. Думаю, почему они такие одинаковые. Тетрадь, тетрадь, где она может быть, эта тетрадь, была же, показывала мне… кто? Уже не помню, как её звали, ничего помню, черт, черт…
Открываю секцию дивана, вот и тетрадь, вот и записи в тетради…
…почему их рукописи исчезают вместе с создателями.
Разобраться.
Найти способ сохранять рукописи убитых (зачеркнуто) стертых.
Будь я проклят, если не попаду в журнал, будь я проклят.
Будь ты проклят, думаю я.
Смотрю на свое имя, перечеркнутое крест-накрест. Хочу стереть крест, тут же спохватываюсь, пишу свое имя рядом.
Пиро посмеивается.
Я знаю, что это Пиро. Хотя еще не вижу его. Дергаю из тетради чистые страницы, Пиро фыркает недовольно:
– Мою-то зачем… вон сколько тетрадей лежит, возьмите, да пишите себе…
Меня передергивает:
– Хоть знаете, что я писать собрался?
Снова фырк:
– Про меня писать собрались, ясное дело… только дохлый номер, ведь это же я вас придумал, а не вы меня….
Вздрагиваю:
– А вы… а вы откуда знаете?
Он бледнеет. Ага, есть, получилось, он бледнеет, он сомневается…
…не расходимся – разбегаемся по комнатам, раскрываем тетради, пишем, каждый свое, я думаю, убить мне Пиро, или арестовать за убийства членов клуба, или не надо ничего такого, пусть Пиро просто порядочным человеком станет, ой, это я загнул, порядочным, это ж мне как характер его переписывать придется, начиная с того, как он таким вот стал, может, воспитали так, люби-себя-чихай-на-всех, может, наоборот, воспитывали в строгости, отдавай-уступай-делись, вот он и вырос, и решил делать с точностью до наоборот…