Январские ночи
Шрифт:
Измучившись за длинный суматошный день, Землячка согласилась уйти домой на короткую передышку. Товарищи из Рогожского ревкома настаивали на том, чтобы она выспалась. Было очевидно, что утром бои возобновятся, и Землячка понимала, что без нескольких часов сна она дольше не выдержит.
Она добралась до дому и едва переступила порог квартиры, как почувствовала смертельную усталость. Хотелось лишь добраться до кровати и заснуть.
Но не успела она прилечь, как в квартиру позвонили.
Землячка приподнялась, прислушалась. Разговаривали Мария Самойловна и
— Что такое? — крикнула Землячка.
— Розалия Самойловна! — также громко отозвался Наумов. — Я за вами
Землячка стояла уже в дверях.
Оказывается, за ней пришел не один Наумов: в передней, у дверей, стояли еще Иванов и какой-то незнакомый солдат, они молча переминались с ноги на ногу, не вмешивались в пререкания Наумова с Марией Самойловной.
— Я слушаю вас, товарищи, — прервала Землячка спор. — Что случилось?
— Беда, — ответил Наумов и неуверенно и как-то решительно в то же время. — А может, и еще хуже. Революцию предают.
Землячка почувствовала себя уже вполне собранной.
— Кто? Где?
Но она уже догадалась, в чем дело, она этого все время боялась и не верила, что это может случиться.
— Комитет договаривается с юнкерами, — лаконично объяснил Наумов. — Их собираются выпустить из Кремля.
Землячка все поняла. Вот уже три дня как ее тревожило опасение, что товарищи из Московского военно-революционного комитета пойдут на соглашение с юнкерами.
— Откуда вы об этом узнали?
— Идет заседание Военно-революционного комитета, я только что оттуда, — объяснил Наумов. — Меня не пустили на заседание. Знаете Наташу?… В канцелярии?
Землячка кивнула.
— Она и сказала. Смидович, да и другие говорят, что надо избежать кровопролития.
— Юнкеров хотят отпустить с оружием в руках, — добавил Иванов.
— А потом они всех нас перестреляют, — вмешался, наконец, в разговор незнакомый солдат.
Разговоры о том, что надо прийти к соглашению с юнкерами, возникали в Военно-революционном комитете постоянно. Разговоры о том, что преступно разжигать братоубийственную войну, что следует избежать ненужного размежевания, что народ един…
В Центральном Комитете партии тоже шли споры. Троцкий и Каменев не придавали Москве значения, они считали, что поднимать там восстание не нужно. Троцкий считал, что судьба революции решается в Петрограде, где находился он сам. Ленин не соглашался с ним. Он придавал большое значение Москве.
— Что делать, Розалия Самойловна? — спросил Наумов.
— Действовать без промедления, — коротко произнесла Землячка, произнесла именно то, чего ждали от нее и Наумов, и Иванов, и пришедший с ними незнакомый солдат. — Пусть Иванов и вот этот товарищ, — она указала на незнакомого солдата, — идут в казармы, Иванов найдет Будзынского, пусть он выводит свой полк, а я позвоню Костеловской и мы вместе нажмем на ревком…
В Будзынском Землячка была
Летом 1917 года Временное правительство объявило политическую амнистию, и Керенский провозгласил, что всем амнистированным офицерам оказывается честь вступить в армию.
Вот тогда-то, в августе 1917 года, Будзынский и пришел к Землячке в Московский комитет посоветоваться — как быть, вступать или не вступать в армию.
Землячка даже руками всплеснула.
— Вы еще колеблетесь! Такая прекрасная возможность попасть в солдатскую среду. Желаю успеха.
Будзынский попал в 55-й запасной пехотный полк и с тех пор стал частым посетителем Московского комитета.
Да, в Будзынском Землячка уверена.
Ну, а Мария Михайловна Костеловская — старый товарищ по партии. С первых дней Февральской революции Костеловская возглавляет в Москве Пресненский райком.
Прежде чем выйти из дому, Землячка позвонила Костеловской. В те дни дозвониться куда-нибудь было не так-то просто. И все-таки она дозвонилась.
Костеловской не оказалось ни дома, ни в райкоме.
— Где же искать Марию Михайловну?
— Если не ошибаюсь, — ответил в райкоме вежливый девичий голосок, — она или на Трехгорке или же вместе с рабочими Трехгорки отправилась в Московский Совет.
Землячка заторопилась вместе с Наумовым на Тверскую.
На улице кое-где слабо светятся уличные фонари. Тихо, как перед грозой. Безлюдье. Лишь изредка, как призрачная тень, мелькнет торопливый прохожий. Темно и таинственно в Александровском саду. Сереют неподвижные здания. Осталась позади темная глыба Манежа. Москва точно вымерла. Только на углах Тверской мерцают голубым призрачным светом газовые фонари…
Тихо. Нигде никого. Впрочем, обстрелять могут из любого подъезда. Бродячие патрули юнкеров переходят из дома в дом. Поди разбери, где они сейчас прячутся.
Торопится Землячка, торопится ее спутник.
Вот он, генерал-губернаторский дом. За окнами слабый свет — там не спят, там-то жизнь идет полным ходом.
Показали часовому у входа свои удостоверения и — вверх по лестнице.
Здесь опять пост.
— Заседание закрытое, товарищ…
Землячка помахала перед носом сурового молодого человека своим мандатом.
— Я член Московского комитета!
Еще один молодой человек преградил ей дорогу у самой двери в зал, где заседал Военно-революционный комитет.
Но не успела Землячка протянуть руку к двери, как услышала за своей спиной низкий грудной голос:
— А ну, деточка…
Так и есть, Мария Михайловна Костеловская собственной персоной.
Полная представительная дама, она важно проплыла и мимо Землячки, и мимо охранявшего вход молодого человека, толкнула дверь и вошла в зал, на ходу приглашая Землячку: