Янычары. «Великолепный век» продолжается!
Шрифт:
Он не ведал первой любви тогда, когда это происходит у остальных мужчин, не знал, как бьется сердце, если глаза встретятся с чудными очами в прорези яшмака, не вздыхал из-за гибкого стана, мелькнувшего на дорожке сада…
Первая любовь настигла Абдул-Хамида на шестом десятке лет, теперь он понимал поэтов, слагавших прекрасные строки об этом чувстве, понимал, почему своими союзниками они называют соловьев и розы… Все понимал, но даже самому себе признаваться в этом нелепо. Накшидиль юна, он почти стар, но оба они видели уже от жизни много несправедливости. С ней тоже судьба обошлась
Мелькнула мысль просто отправить девушку во Францию, но Абдул-Хамид признался себе, что не сможет этого сделать, не сможет отказаться от синих глаз, нежной припухлости губ, шелка длинных черных ресниц, от ее голоса.
– Может, потом… если ничего не получится, – решил султан.
Мысль о том, что девушка уже могла принадлежать Селиму, он от себя гнал. Михришах достаточно умна, чтобы не дарить ему ту, которая уже стала наложницей сына.
Конечно, он мог просто сгноить Селима в тюрьме или дальней провинции или лишить того жизни, ведь шехзаде действительно был виноват, но Абдул-Хамид понимал, что этим девушку не завоюет, наоборот, даст повод ненавидеть. К тому же он понимал, что Селим достойный наследник, его только нужно многому обучить, в заговор ввязался по наущению матери и из-за молодости. Это очень трудно – научиться не слушать негодных советчиков, вернее, отличить хорошие советы от дурных. И именно он должен научить этому племянника.
Теперь Абдул-Хамиду предстояло обыграть Селима на его поле – победить юного, умного, красивого соперника в борьбе за сердце синеглазки, причем победить в честной борьбе, потому что эту девушку не обманешь: если султан станет использовать свою власть, то вызовет ненависть вместо любви.
Абдул-Хамид сидел за шахматной доской, пытаясь разыграть одну заковыристую партию. Вдруг показалось, что нашел нужные ходы, которые обязательно приведут к победе.
– Вот так, так и вот так! – В три хода он поставил воображаемому сопернику мат и, свалив чужую королеву, с удовольствием выпрямился: – Мы еще поборемся.
На следующий день приказ, переданный евнухом, был не менее странным.
– Повелитель приказал вам идти в сад, в дальний кешк, – склонился перед Эме главный евнух Али.
– Сейчас?
– Конечно, или ты думаешь, что Повелитель будет сидеть и ждать, когда ты решишься сделать шаг! – возмутилась Далал.
Евнух с ней согласился:
– Поспешите, госпожа.
Август выдался жарким, в комнатах от пекла спасала каменная прохлада стен, но еще приятней посидеть в беседке-кешке, обдуваемой ветерком где-нибудь над водой.
У Повелителя в саду имелось любимое место, куда не смели ходить остальные, – кешк с видом на воды Босфора, хотя и достаточно далеко от берега. Туда и вел Эме приставленный к ней Эсме Султан евнух Омер, с любопытством косясь на необычную девушку. Султан не приказал, он попросил пригласить новую наложницу посидеть с ним в кешке. Где такое видано, чтобы Повелитель просил наложницу?! Может, она королевских кровей, но скрывает это? Наверняка королевских, решил для себя Омер.
Не меньше был удивлен и главный евнух Али. Носится султан
– Повелитель, пришла Накшидиль… – Али склонил голову на пороге кешка.
– Проходи, Накшидиль, присаживайся. Здесь не жарко и приятно посидеть. Али, распорядись, чтобы принесли сладости, я не подумал о том, что Накшидиль любит сладкое.
– Я не люблю сладкое, Повелитель.
– А что ты любишь?
– Не знаю…
– Али, пусть принесут шербет и фрукты.
Убедившись, что евнух ушел, Абдул-Хамид повернулся к Эме:
– Я думал, все девушки любят сладкое.
Он перешел на французский.
– Я неправильная, – невольно улыбнулась Эме, ответив на родном языке.
– Какая?
– Неправильная, – повторила Эме уже по-турецки. Так ее постоянно называла Далал.
– Неправильная… Только Всевышний знает, что правильно, а что нет. Но люди присвоили себе право называть что-то правильным и требовать, чтобы остальные признавали это. Расскажи о своей семье. У тебя есть родители?
– Только отец, мама умерла давно.
– Где он живет и чем занимается?
– На далеком острове. – В голосе Эме послышалась грусть, и глаза тоже стали грустными. Абдул-Хамид внимательно наблюдал. – Мартиника. Это в Вест-Индии возле Америки. Он плантатор, выращивает кофе.
– О… ты знакома с кофе?
– Конечно, в Европе давно его пьют.
– Я знаю. Я хотел сказать, ты видела, как кофе выращивают?
– Да, у отца большая плантация.
– Что такое «плантация»? – Султан явно был заинтересован.
– Это посадки кофе, или сахарного тростника, или хлопка. У отца кофе. И много рабов.
– Рабов? Во Франции есть рабы? В этом всегда упрекали нас.
Эме смутилась:
– Во Франции нет, рабы есть в Вест-Индии и в Америке. Пока есть, там идет борьба за их освобождение. – И вдруг зачем-то добавила: – Они черные, как Али.
– Остров принадлежит твоему отцу?
– Нет, там много плантаторов.
Абдул-Хамид сделал знак служанкам, которые принесли подносы с фруктами и шербетом. Те быстро расставили все на столе и удалились, словно их и не было. И все же Эме заметила несколько любопытных взглядов. Евнухи стояли чуть поодаль.
– Возьми шербет, лимонный совсем не сладкий.
Эме хотелось пить, она с благодарностью кивнула султану и взяла чашку с лимонным шербетом. Абдул-Хамид не стал смущать девушку, наблюдая, как она ест. Тоже взял чашку с шербетом, зачерпнул ложечкой, но даже до рта не донес, замер, задумчиво глядя вдаль на блестевшую на солнце воду Босфора.
– Я родился в Старом дворце, в детстве дальше окрестностей Стамбула не выезжал, отца свергли, когда мне еще и обрезание не сделали. Мы с матерью сидели тихо, как мыши, боясь за свои жизни. И все же я благодарен султану Махмуду, моему дяде, за то, что не уничтожил нас с Мустафой, спрятав в Клетку.
Султан вернул ложку в чашку и отставил ее в сторону.
– Теперь я столько лет султан, но выехать куда-то все равно не могу, любым моим отсутствием воспользуются янычары. Вот и получается, что я, имеющий такую власть, снова в Клетке, только вокруг меня много людей. Ты хотела бы вернуться домой?