Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
В первой половине 50-х годов его главное внимание было направлено на выявление общих закономерностей в развитии культуры и литературы стран Запада и Востока. Пожалуй, в большей мере, чем когда-либо прежде, уделял в это время внимание Н. И. Конрад, владевший не только японским, но и китайским языком, истории Китая и влиянию китайской философии на культурное развитие сопредельных с Китаем стран. Это был, видимо, его естественный отклик на тогдашний всеобщий всплеск интереса советской общественности к Китаю - интереса, порожденного окончательной победой Китайской революции в 1949 году и появлением на свет КНР. Значительно меньшее внимание уделял Николай Иосифович в 50-е годы Японии, хотя некоторые из написанных им, но не опубликованных тогда статей касались истории японской культуры, включая
Несколько раз выступал тогда Н. И. Конрад перед филологами и историками Академии наук с изложением созданной им теории мирового исторического развития - теории, ориентировавшей ученых-обществоведов на отказ от европоцентризма и на комплексное изучение историками, филологами и философами как стран Запада, так и стран Востока. В своих литературных статьях он прослеживал связь и взаимное влияние литератур Китая, Японии, с одной стороны, и литератур Европы - с другой, выявляя в то же время специфические особенности тех и других. Пожалуй, никто из именитых советских востоковедов не подчеркивал так страстно, убежденно и убедительно, как Н. И. Конрад, огромную значимость востоковедных исследований для понимания всемирного хода развития культуры. Именно в те годы был написан им ряд статей по этой проблеме, опубликованных впоследствии в двух его фундаментальных трудах: "Запад и Восток" (1966) и "Японская литература от "Кодзики" до Токутоми" (1977).
К сожалению, научное творчество Н. И. Конрада как японоведа и работа сотрудников отдела Японии ИВАН велись в те годы обособлено, как бы в разных плоскостях. Возможно, в этом проявилось отсутствие личных контактов Н. И. Конрада и М. И. Лукьяновой - людей, совершенно разных по взглядам, складу ума и характеров. А такой организационный разрыв между японоведами-филологами и японоведами-специалистами в области экономики и политической истории, естественно, отрицательно сказывался на общем уровне советского японоведения.
И речь идет не только об академике Н. И. Конраде. В отрыве от отдела Японии вели свои работы в институте и некоторые другие японоведы-филологи, занимавшиеся историей японской литературы, а также лингвистикой. В этой связи хотелось бы коснуться научной деятельности Анны Евгеньевны Глускиной - одной из бывших учениц Н. И. Конрада. В те годы Институт востоковедения АН СССР стал ее основным местом работы, а главной темой ее научных изысканий стал знаменитый литературный памятник Японии - антология древней японской поэзии "Манъёсю".
Как помнится мне, включая эту работу в научный план института, его дирекция явно недооценила тех трудностей, с какими неизбежно должен был столкнуться исследователь-переводчик при работе над этим колоссальным по объему и крайне сложным для перевода текстом названной антологии. Поэтому работа, порученная Анне Евгеньевне, потребовала гораздо больше времени, чем это было записано в планах. Прошло более десяти лет сверх установленного срока, прежде чем названная работа А. Е. Глускиной была завершена. А издана она была лишь в 1971 году. Но зато результаты ее труда вызвали общее одобрение читателей. Анна Евгеньевна не только перевела тысячи коротких древних японских стихов на современный русский язык, сопроводив их обстоятельным научным комментарием, но и сохранила в своих переводах стихотворную форму, что позволило нашим читателям получить такое же наслаждение, которое дает чтение хороших стихов на родном языке.
В первой половине 50-х годов Глускина занималась и современностью. По заданию дирекции вместе с филологом-японоведом Верой Васильевной Логуновой она работала над небольшой по объему монографией "Очерки истории современной японской демократической литературы". По отзывам других филологов института это совместное творчество двух авторов-филологов было нелегким: уж очень разными по своему жизненному опыту и чертам характера были эти женщины. Если А. Е. Глускина с молодых лет принадлежала к академической, преподавательской среде, то В. В. Логунова до своего прихода в институт прошла суровую школу армейской службы в годы Отечественной войны, что проявлялось в категоричности ее взглядов и оценок людей, а также в том принципиальном гражданском подходе к общественной жизни и научному творчеству, какой был свойственен в те годы многим коммунистам-фронтовикам. Поэтому кое-кто в институте высказывал поначалу сомнения в возможности совместного научного творчества этих соавторов, шутливо ссылаясь на то, что "нельзя запрячь в одну телегу коня и трепетную лань". Но Анна Евгеньевна и Вера Васильевна посрамили скептиков: их совместный труд был успешно завершен и вскоре издан в виде книги Издательством Академии наук.
В первой половине 50-х годов было положено начало многолетней и многотрудной работе японоведов-лингвистов Института востоковедения АН СССР над "Большим японо-русским словарем" - самым большим из японо-русских словарей, когда-либо издававшихся в нашей стране. В число инициаторов и активных исполнителей этого великого для советских японоведов начинания наряду с главным редактором словаря академиком Н. И. Конрадом и его супругой Н. И. Фельдман входили два других японоведа-лингвиста Института: Константин Алексеевич Попов и Николай Александрович Сыромятников. С первых же дней моего пребывания в институте с обоими из них у меня сложились хорошие отношения.
Помнится, что при первом же знакомстве Константин Алексеевич предложил мне свою помощь в случае каких-либо затруднений в переводе японских текстов на русский язык. Тогда такое предложение показалось мне несколько обидным: мне же самому после окончания института была присвоена специальность референта-переводчика японского языка. Но потом стало ясно, что никакой обиды для меня в словах К. А. Попова не было, так как по сравнению со мной он обладал несравнимо большим опытом переводческой работы и его знания японского языка намного превосходили те, которые я получил в студенческие и аспирантские годы.
В начале 50-х годов во внешнем облике К. А. Попова еще заметно чувствовалось влияние длительного пребывания в Японии, где он со времени войны работал как драгоман советского посольства и откуда вернулся в 1949 году. Его отличали от других сотрудников большая сдержанность в поведении, собранность, обязательность и пунктуальность в отношении служебных академических дел. Не было в нем, как у некоторых побывавших за рубежом соотечественников, ни напускной вальяжности, ни рисовки, ни желания выделиться своим внешним видом, зато была свойственна ему постоянная забота о здоровье и внутреннем комфорте. Пожалуй, среди других сотрудников института он более всех походил на образцового английского джентльмена, хотя его духовный мир был вполне русским.
Иначе выглядел и вел себя, его коллега лингвист-японовед Николай Александрович Сыромятников, с которым меня сблизила совместная работа в редакционно-издательском отделе. Это был человек большого темперамента, склонный интересоваться всем, что его окружало, рассказывать каждому встречному веселые истории и с увлечением заниматься таким, казалось бы, скучным вопросом как лингвистические теории. Правда, и о проблемах лингвистики он предпочитал говорить чаще с юмором, чем серьезно. Читая по долгу службы в редакционном отделе все лингвистические труды сотрудников института, он часто увлекался и начинал громко цитировать сидевшим с ним рядом работникам отдела те выдержки из их трудов, которые вызывали у него либо наибольшие возражения, либо наибольшие похвалы. На научных конференциях он ввязывался зачастую в различные споры и долго не мог после этого успокоиться. Зато по окончанию работы он нередко оставался допоздна в институте, чтобы поиграть в настольный теннис. Как шутливо злословили женщины-сотрудницы отдела, главной причиной таких задержек на работе была пустота в его домашней жизни: тогда Николай Александрович, несмотря на зрелый возраст, все еще не был женат и, по-видимому, скучал в своей квартире.