Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
И надо отдать должное руководству редакции "Правды" - моя гневная статья по поводу этой наглой вылазки воинствующего антисоветчика и русофоба была сразу же, и притом целиком, без единой купюры, опубликована в газете111.
Статья эта явила собой первый отпор, данный нашей прессой непорядочному, по сути дела предательскому поведению за рубежом тех представителей межрегиональной группы, которые считали возможным расплачиваться за японское гостеприимство тем, что им не принадлежало землями нашей страны. И я был рад и доволен, когда в связи с этим выступлением "Правды" в последующие дни по Сахалинской области прокатилась волна негодующих протестов ее жителей против безответственных попыток политиканов, заполучивших поддержку неопытных избирателей, вступить в торги русской землей, угодливо потакая при этом капризам японских политиков. Вот что сообщалось вскоре в "Правде" о реакции населения Сахалинской области на мою публикацию: "В районах проходят митинги и собрания, на которых их участники принимают резолюции протеста, обращаются в Верховный Совет СССР с настоятельным требованием дать должную оценку заявлению народного депутата СССР Ю. Афанасьева. Аналогичное постановление единогласно принял пленум Сахалинского обкома КПСС. В нем говорится: "Освобождение
Однако Верховный Совет СССР не дал внятного ответа на это обращение. Как видно, уже в то время у Горбачева и близких к нему лиц в правительственных и депутатских кругах не было желания ломать копья по данному вопросу с депутатами, примыкавшими к межрегиональной группе. История с Афанасьевым показала, что в лице ему подобных политиков японские поборники территориальных притязаний к нашей стране обрели "пятую колонну", способную ослаблять отпор советской общественности их незаконным домогательствам.
Вскоре после визита Ю. Афанасьева в Токио по приглашению японской стороны прибыли народный депутат академик А. Д. Сахаров и его супруга Е. Г. Боннер. Учитывая протестный резонанс, вызванный в нашей стране прояпонскими выступлениями Ю. Афанасьева, Сахаров и Боннер при встречах с японцами предпочли избегать прямых заявлений в поддержку японских притязаний на Курилы, ссылаясь на то, что проживание на этих островах большого числа советских граждан затрудняет безотлагательное решение этого вопроса. Однако некоторые из их реплик шли явно навстречу японским территориальным домогательствам. Так на лекции в университете Кэйо Сахаров заявил: "Проблема Курильских островов - это очень острая и сложная проблема. Я знаю, какое огромное значение для Японии имеет эта проблема. Я понимаю, что для Японии с ее очень высокой плотностью населения и не очень богатой, по сравнению с СССР, природными ресурсами, каждый квадратный километр имеет огромное значение, и я знаю, какой большой вклад в развитие этих районов внесли японцы в период до второй мировой войны. Я считаю, что вообще правильным принципом было бы сохранение тех границ, которые существовали до второй мировой войны, потому что война не должна служить источником расширения территории..."113 Отметив далее стратегическую важность Курил для Советского Союза, Сахаров заявил, что для решения спора двух стран необходима их обоюдная готовность идти на какие-то "компромиссы". Судя по всему, идейный наставник "межрегиональщиков" не отдавал себе ясного отчета в том, что любой "компромисс" означал бы для Советского Союза лишь односторонние территориальные уступки, а для Японии - односторонние земельные приобретения. А его прекраснодушные рассуждения о справедливости возвращения всех стран к "довоенным границам", в сущности, наталкивали японцев лишь на требования о передаче им не только всех Курил, но и Южного Сахалина. Да, большие ученые нередко бывают наивными младенцами в делах, не связанных с их профессией.
При неоднократных выступлениях Сахарова по японскому телевидению раздражала меня, кстати сказать, Е. Боннер. Эта шустрая усатая старушка стремилась все время вместе с супругом попасть в экран и ввязаться в его беседы с журналистами, хотя лично ей никто из японцев вопросов не задавал.
Кстати сказать, в числе наивных "гениев", уверовавших в свою способность с ходу решать не только собственные профессиональные проблемы, но и проблемы, связанные с советско-японским территориальным спором, оказался в те дни и всем известный шахматный чемпион Гарри Каспаров. Находясь в Москве, в интервью, данном в те дни журналу "Плейбой" и получившим в Японии широкую огласку, он заявил следующее: "Как-то я подумал: а почему бы нам не продать Курилы Японии? Откровенно говоря, я не уверен в том, что эти острова принадлежат нам. А ведь требующие их японцы могли бы заплатить нам за них миллиарды!"114 И не пришло тогда в голову этому Гарри с его торгашеским складом ума, что не все на Руси продается и покупается!
В середине ноября 1989 года в Японию прибыла делегация Верховного Совета СССР во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Николаевичем Яковлевым. В Японии Яковлев слыл тогда чуть ли не главным архитектором горбачевской "перестройки". Японская печать склонна была считать его вторым по своему политическому весу советским руководителем, способным оказывать на Горбачева большое влияние. Поэтому принимали японцы именитого советского гостя "по высшему разряду". Беседы с ним вели и премьер- министр Кайфу Тосики, и генеральный секретарь правящей либерально-демократической партии Одзава Итиро, и министр иностранных дел Накаяма Таро, и председатели обеих палат парламента, и лидеры делового мира страны.
Японская сторона предполагала, что в своих беседах советский гость в преддверии визита Горбачева в Японию будет искать практические подходы к достижению взаимоприемлемой договоренности по советско-японскому территориальному спору. И надо сказать, что "архитектор перестройки" в своих заявлениях, сделанных в ходе первых бесед с японскими лидерами, вроде бы намекал на наличие у него неких новых идей по поводу достижения взаимоприемлемой договоренности двух стран. Не раз он многозначительно заявлял, что советская сторона намерена изыскать в территориальном споре с Японией некий "третий путь" решения этого спора. Но что он имел в виду под "третьим путем", никто из его японских собеседников так и не смог понять. Неясна оказалась идея поиска "третьего пути" и для советских журналистов. Пробовал разобраться в ней и автор этих строк в ходе интервью, которое я брал в те дни у Яковлева по просьбе редакции. Но ничего внятного, кроме общих рассуждений о необходимости "спокойного конструктивного диалога двух стран", я от него не добился. А вообще Яковлев произвел на меня впечатление скользкого, неискреннего и неприятного хитрована-царедворца худшего пошиба, готового в любую минуту предать и продать каждого, кто окажется на его пути.
Странное впечатление осталось у меня и от самого влиятельного члена яковлевской делегации Верховного Совета СССР - Валерия Ивановича Болдина, который в то время заведовал Общим отделом ЦК КПСС и руководил аппаратом Президента СССР. Именно его потом в августе 1991 года пресса называла "серым кардиналом" горбачевского окружения. Когда из редакции "Правды" позвонили мне в Токио и поручили взять интервью у Яковлева, то рекомендовали сначала переговорить об этом с Болдиным, который, дескать, в прошлом работал в "Правде", а потому с пониманием отнесется к этому заказу редакции и уговорит Яковлева дать интервью. Работая вдалеке от Москвы, я мало интересовался расстановкой сил в аппарате ЦК КПСС, а потому ни имя, ни должность Болдина мне до того времени не были известны. В первые же часы после приезда делегации в Токио я прибыл в гостиницу "Ройял", где остановилась делегация, и, миновав плотную охрану полицейских, одетых в штатские костюмы, направился в номер Болдина. Видимо, он спал, так как открыл мне дверь будучи в майке и трусах. Потом, узнав о поручении, направленном мне из редакции, он сходил за Яковлевым, чей номер был где-то рядом, привел его в свой номер, где я и договорился о месте и времени встречи с главой делегации. Поскольку я не имел никакого представления о том, кто такой Болдин, то с удивлением наблюдал, что с Яковлевым он говорил на равных, а не как с главой делегации, да и у Яковлева в общении с Болдиным не проскользнуло ни одной начальственной нотки. Будучи благодарен Болдину за посредничество в выполнении заказа газеты, я предложил ему прогулку по вечернему Токио, в котором он, как выяснилось, никогда не бывал. Болдин согласился, и мы вдвоем поехали в вечерний квартал Синдзюку, а потом на Гиндзу. Но что меня тогда удивило - так это реакция моего гостя на незнакомую ему экзотическую Страну восходящего солнца. На протяжении всей нашей поездки мой спутник молчал и не задал мне ни одного вопроса ни о стране, куда он приехал впервые, ни о жизни и обычаях японцев. На мои же вопросы о том, чем он занимается в ЦК (я действительно не знал ничего о нем) он отвечал скупо и неохотно. Теперь я понимаю, что эти вопросы могли его раздражать и обижать (важные персоны уверены, что все должны все знать о них). Прогулка по Токио прошла поэтому у нас довольно скучно. На ночную жизнь японской столицы он смотрел без малейшего интереса в глазах: ни бешеные пляски огней рекламы вечерней Гиндзы, ни редкое по красоте скопище новеньких, элегантных небоскребов в районе Синдзюку, ни шумные толпы подвыпивших японцев, вываливавшихся из баров, ночных клубов и кабаре увеселительных кварталов столицы,- ничто не вызвало у него никаких эмоцией. На все это он смотрел так, будто ему нечто подобное приходилось ежедневно видеть в Москве. Не задавал он мне и вопросов ни о политической жизни Японии, ни о советско-японских отношениях, и даже мой рассказ о японских территориальных домогательствах слушал как-то отрешенно и рассеянно. После этой совместной прогулки по ночному Токио я утратил к Болдину всякий интерес.
Поэтому, честно говоря, я был удивлен, когда спустя полтора года во время августовских событий в Форосе и в Москве я узнал из сообщений прессы о том, что именно Болдин был тем человеком, который, переметнувшись на сторону ГКЧП, пытался безуспешно склонить Горбачева к уходу в отставку. Странно, что такие осторожные, молчаливые, безликие люди могли браться за столь ответственные политические дела.
Кстати сказать, осенью 1990 года я встретился в Токио и еще с одним будущим лидером ГКЧП - Геннадием Ивановичем Янаевым, с которым я был знаком ранее по совместным делам в ССОДе (Янаев был там заместителем председателя ССОДа, а я был вице-президентом общества "СССР - Япония"). Тогда Янаев, будучи уже членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС, прибыл в Токио в связи с подготовкой к предстоявшему визиту в Японию М. С. Горбачева. Поводом для встречи с ним стало его интервью для "Правды". Собственно интервью как такового не было - он дал мне текст одного из своих выступлений, заготовленных для него, по-видимому, его референтами, и попросил меня "по-дружески" сделать из этого выступления "интервью". Перед его отъездом я приехал к нему в гостиницу, чтобы дать ему на просмотр подготовленный мною текст. Встретились мы с ним в его номере. По старой привычке разговор у нас с ним шел на "ты". Я спросил его, что он, Гена, думает по поводу развития политической ситуации в Советском Союзе, которая казалась мне крайне нестабильной и чреватой крутыми переменами. Гена подтвердил мои опасения. "Будет еще хуже",- сказал он тогда многозначительно. Но расшифровывать эту мысль не стал.
Больше с тех пор мне не доводилось с Янаевым встречаться. Доброжелательного отношения к нему после ГКЧП я не изменил. Янаев остается в моей памяти как общительный, простоватый партработник-профессионал, беда которого состояла лишь в том, что по прихоти Горбачева он оказался на слишком высоком государственном посту в слишком сложный момент, требовавший от тех, кто занимал такой пост, большей решительности, большего властолюбия, большей дальновидности и большей готовности рисковать жизнью во имя поставленных целей. Такими качествами обыкновенный аппаратный функционер Геннадий Янаев - увы!
– не обладал.
Зато решительностью, амбициозностью и властолюбием прямо-таки разило от другого советского гостя, прибывшего в Японию по приглашению японской стороны еще в самом начале 1990 года. Я имею в виду тогдашнего кандидата в президенты России Бориса Николаевича Ельцина, ставшего в то время в нашей стране признанным лидером всех тех, кто именовал себя "демократами". Его приглашение в Японию было, разумеется, не только проявлением любопытства к новому политическому лидеру Советского Союза, сумевшему на волне горбачевской "перестройки" обеспечить себе поддержку широких кругов общественности и открыто вступить в борьбу за власть. Главная цель японцев состояла в том, чтобы выявить отношение Ельцина к территориальному спору Советского Союза с Японией. В выступлениях Ельцина они надеялись получить подтверждение тем предположениям, которые возникли и укрепились у них в связи с выступлениями Афанасьева и Сахарова, а именно - предположениям о готовности оппозиционных Горбачеву кругов пойти навстречу японским территориальным требованиям и безотлагательно начать обсуждение условий передачи Японии южных Курильских островов. Этим объяснялся тот большой интерес, который проявили японские средства массовой информации к выступлению Ельцина в Токийском пресс-клубе, состоявшемуся 16 января 1990 года.