Ярко-алое
Шрифт:
— Тот благородный господин… Он служит вам?
Хороший вопрос. А кому, собственно, служит Такэда?
Глава его рода был на памятном собрании во дворце Фудзивара, но формальных клятв не приносил.
— Это гражданская война. Даже ками не в силах определить, кто тут на чьей стороне и кто кому прикрывает спину. Госпожа моя… нам нужно решить, как быть дальше.
Молчание.
— У меня есть пара предположений, куда мог направиться Тайра, есть «спящие» маячки, поставленные и на него и на госпожу Акеми. Но активировать их не хотелось бы. Госпожа, если б можно было тянуть, я бы первый заговорил
Ничего не отвечая, Кимико скользнула мимо него в управляющую сеть, ввела в навигационную систему новый курс. Ветер резко переменился, крылья напряглись, ловя новое направление. Планер накренился в крутом повороте.
Тимур глянул на точку назначения. Дыхание на миг перехватило. Вот оно как.
Они смогут добраться до места менее чем за пару часов. Советник Канеко залез в протоколы безопасности, снял ограничения на скорость. За час.
Взвывший ветер ударил в крылья, подхватил затерявшуюся в алом сиянии песчинку.
Теперь, когда у них появилось время, вместе с ним пришел и страх.
— Госпожа моя… — Тихо, слишком ровно спросил: — Если бы Кикути Акеми коснулась Паутины, это было бы… это было бы не скрыть, не так ли?
Тонкая псевдодеревянная планка вздрогнула под сжавшейся женской ладонью.
— Мне удалось передать ее сетевой профиль целителю Тайра, — ответила так же ровно. — Удалось, насколько это было возможно, провести ее доступ через медицинские приложения Сина, спрятать ее саму под прикрытием его личности. Но…
— Разум простого самурая не может вместить себя в божественный профиль.
— Нет. Кроме того… Я не уверена. Все делалось дистанционно, когда физически они уже покинули пределы поместья. В Сети благородный Тайра выглядел, как всегда, но мне показалось, что он был ранен.
Тишина упала среди небес холодом осенней тоски. В зове ветра отчетливо послышался стон. Тимур чуть изменил конфигурацию крыльев.
— Советник Канеко, — вновь заговорила Кимико, и в голосе высокородной госпожи звенело что-то, ни разу доселе не открывавшееся пред супругом ее. — Я много думала. О чтимой Надежде, дочери Игоря. Об аканийской эмиграции и о том, что вы, с вашим доступом и вашей личной заинтересованностью, могли не знать о каких-то подробностях.
— Госпожа моя, вы не обязаны…
— Я сказала вам тогда, что грозящая нам среди варваров гибель не является тайной. И невольно солгала. Информация на Акане иерархична. Есть бесконечные уровни доступа, бесчисленные рейтинги: по возрасту, по полу, имущественному, образовательному, профессиональному цензу. То, что для одной группы является общеизвестным, от другой на удивление надежно скрыто. Речь действительно идет о тайне, не так ли? Попадавшиеся мне исследования доступны лишь взгляду творцов. Быть может, лишь тех, кто достиг определенных вершин в своем искусстве.
— Такая мысль приходила мне в голову, — мягко признал Тимур.
— Если сведения эти открыты лишь ограниченной группе — женщин, творцов, выпускников Академии, — существует вероятность, что распространили их намеренно. Среди тех, кого сочли особо ценными. Кого хотели удержать на Акане. Не допустить даже смутной идеи об эмиграции, не позволять даже задумываться
— И до этой мысли я тоже в конце концов дошел, — вынужден был сдаться Тимур. — Когда перестал беситься и дал себе труд подумать. Я знаком со статистикой, на которую вы ссылались. Госпожа моя, в данной ситуации речь идет о множестве факторов: социальных, финансовых и очень часто политических. Но как ни интерпретируй данные, цифры беспощадны. Представители самостоятельных культур при столкновении с метрополией либо ассимилируются, либо гибнут. Учитывая аканийские традиции и отношение к смерти, дезадаптивный синдром и депрессия для нас несколько более серьезные заболевания, нежели может показаться на первый взгляд.
— Господин мой…
— Неважно, что является причиной: частичная атрофия нервной системы, передозировка наркотиков или воспетая поэтами тоска по родине. Конечный результат один. Вам не врали, заставляя поверить, что бегство с этой планеты означает медленную, мучительную потерю себя. О некоторых неприглядных реалиях метрополии вам еще и недоговаривали.
Молчание. Плач ветра.
— Господин. Муру, мне очень жаль.
Он прерывисто вздохнул:
— Не стоит хоронить ее раньше времени. Если и была на Акане женщина, которая не склонна решать проблемы окружающих, бросаясь на собственный нож, это Канеко Надежда. Когда я в первый раз брякнул при ней, что жизнь — разменная монета чести, мать залепила мне пощечину. Сказала, что утверждать такое может лишь глупец, который жизнь по-настоящему просто не любит. Что подобные сентенции обесценивают величайшую жертву, обесценивают меня самого и все, что после меня останется. Обесценивают, в конечном счете, саму честь.
— Чтимая мать ваша не склонна следовать давлению общества?
Мама? Подчиняющаяся давлению?
— Мне все равно, в сколь безвыходной ситуации она окажется, как беспощадна и слепа к чужакам культура метрополии. Чтобы Надежда своей волей поучаствовала в собственном уничтожении? — Канеко Тимур вскинул голову, выдохнул сквозь зубы: — Не дождутся.
Пауза. Затем ровно, очень уверенно:
— Вы не стали бы терпеть в своем базовом профиле мою троянскую программу.
Тимур напрягся, но в ее словах не было упрека, или страха, или огорчения. Лишь констатация факта. И, быть может, скрытые искорки юмора где-то глубоко внутри.
— Я не склонен к суициду, сколь бы благородным он ни был, — почти извиняясь, объяснил свои варварские взгляды советник Канеко. — Программа на месте, но немного переписанная — насколько ее можно было править, не привлекая вашего внимания.
На сей раз в песне ветра отчетливо слышны были нотки задумчивые.
— Я не умею писать стихи, — вдруг без всякой связи с предыдущим признала вдовствующая владычица Кикути. — Совсем. Мне никогда не давался дар краткости.
Советник Канеко повернулся, бросил взгляд через плечо на стремительно меняющую темы супругу.