Ярослав Мудрый
Шрифт:
А тут лежит в грязи торжища жалкий человек, хрипит, будто при последнем издыхании, из гноящихся, стекленеющих глаз у него выдавливаются мутные слезы, с уголков губ выползает клейкая и тягучая слюна. Неужели правду говорил дровосек? Неужели этот новый и неумолимо жестокий Бог глумится над человеком даже тогда, когда он творит невероятное чудо для Его прославления? Ему мало обыкновенной смерти — он губит людей издеваясь!
— А возьмите-ка за ноги эту падаль и оттащите вон туда, в глину, — захохотал купец, — пускай исхитрит малость носом своим богов! Го-го-го!
Лучук, колеблясь, взглянул на купца, потом на Сивоока. Им ли велено тащить опьяневшего украшателя церквей?
— Вы,
Он хотел прокричать какую-то угрозу, но махнул рукой и окунул губы в ковш с медом. Но Сивоок словно бы только и ждал случая, чтобы на ком-то согнать свою злость, вызванную разочарованиями, испытанными им здесь, среди пьяниц, среди людской толчеи, где на самом дне очутился тот, который должен был быть над всеми и вне всего.
— Не робы твои, чтобы помыкал нами! — сверкнул хлопец ошалелыми глазами на купца.
— Что? — оторвался тот от ковша. — Не робы? А кто таки? Беглецы задрипанные? Сопливцы! Зуб медвежий повесил на шею! Как дам тебе, то проглотишь и медвежий, и все свои! Эй, Джурило! А ну-ка, покажи этому негоднику!
От всадников, которые оцепенело наблюдали, как их хозяин напивается с базарным сбродом, мигом отскочил на высоком пепельно-сером коне рыжий детина с глазами разбойника и со зловещей медлительностью начал доставать из черных ножен меч. Но в Сивооке проснулась вдруг ловкость Родима в сочетании с дедовской яростью. Хлопец неожиданно для всех метнулся наперерез всаднику, с беспощадной силой рванул коня за удила, поднял его на дыбы, и рыжий Джурило со всего размаху рухнул на землю. И хотя времени на это ушло совсем мало, но Лучук, пока глаза всех были прикованы к беспомощно пятящемуся коню и падающему Джуриле, успел вскочить на будку медовара, вырвать из-за спины лук, натянуть тетиву, приладить стрелу и, целясь прямо в глаза обезумевшему от пития и неожиданного поворота событий купцу, воскликнул:
— Прошью всех стрелами, только пошевелитесь!
Джурило лежал, не переставая стонать, в грязи. Конь испуганно осел на все четыре ноги, пятясь подальше от Сивоока; стража купца застыла в ожидании нового, быть может, на этот раз более умного повеления от своего хозяина. И тот в самом деле очнулся от тумана опьянения, трахнул ковшом о землю и, хлопнув себя по животу, захохотал притворно:
— Ой, отроки! Ой, потешили! Беру вас обоих в свою стражу!
Но Сивоок стоял все так же настороженно, готовый бить своей дубинкой все, что на него двинется, а Лучук держал тетиву в таком напряжении, что его рука могла вот-вот не выдержать и пустить стрелу прямо в лоб купцу.
— Я сказал! — крикнул купец. — Принимаю вас! Медовар, меду отрокам!
— Годилось бы спросить, хотим ли к тебе, — хмуро напомнил ему Сивоок.
— Да ты что? — аж подскочил дровосек. — Да разве же можно так говорить? Да вы знаете, что к гостю Ка-коре весь Киев пошел бы в услужение!
— А мы — не Киев, — сказал Сивоок.
Джурило тем временем сел и беспомощно мотал головой— никак не мог перевести дыхание.
— Все знают купца Какору, — заревел купец. — Какора сказал — камень! Любо мне и то, что вы вот так петушитесь! Оба вы мне любы! И показали мне все, что умеете! Принимаю вас к себе и кладу добрую гривну обоим!
— Не все еще показали, — пропел с будки Лучук. — Хочешь, твоему коню ухо могу прострелить? Выбирай — правое или левое?
— Кончик правого, а заденешь коня — голову оторву! — крикнул Какора.
Свистнула стрела — и кончик правого уха у Какорина коня на глазах у всех раздвоился кровавой бахромой.
Дровосек всплеснул руками от восторга:
— Вот это да! Самому князю в лучники, в первейшие лучники!
Какора переводил разъяренный
— Отроки вы или бесы суть? — пробормотал он. — А ну-ка, выстрели еще раз. Вон у того медовара в затычку от бочки попадешь?
Снова пропела стрела и черным пером закачалась в самом центре круглой затычки, на которую указал Какора.
— А перекреститься умеешь? — спросил купец Лучука.
— Не умеет он, — ответил за товарища Сивоок.
— А ты?
— А я умею, видел, как это делают, да не хочу.
— Почему же это ты не хочешь? Ты знаешь, что князь Владимир принял крест и своих двенадцать сыновей окрестил и всех киевлян? А еще сказал: «Кто не придет под новую веру — богатый, или бедный, или нищий, или раб, — врагом моим будет».
— Так мы же не слыхали, как князь это молвил, — наивно сказал Лучук.
Какора засмеялся, а дровосек даже запрыгал от веселья.
— Хлопцев для тебя нашел, Какора! — закричал он купцу. — Должен мне подарок поднести за это! А вы, хлопцы, света увидите с Какорой — го-го! Такого света!
— Ну так что, идете или нет? — спросил купец Лучука. Но Лучук смотрел на Сивоока. Сам не осмеливался решать. Сивоок кивнул головой. Подошел к кругу пьяниц, пристально взглянул на Какору своими сивыми, неотразимо пронзительными глазами, подумал: «Все равно удерем! Бежать! Бежать! От всех!».
А сам еще не ведал, куда и зачем бежать, но знал, что это его цель и насущная потребность, и родилась она той ночью, когда был убит дед Родим.
Но можно ли бежать от красоты, увидев ее хотя бы один раз?
Год 1004. Лето. Радогость
…и постави церковь, и сотвори
праздник велик, варя 30 провар меду,
и зозываше болары своя, и посадникы,
старейшины по всем градом, и люди многа,
и раздал убогым 300 гривен…