Ярослава и Грач
Шрифт:
— Что ж, — говорит Грач Юле, — здорово было встретиться и поболтать. Заходи, если еще здесь будешь. Яра, ты ко мне или…
И Яра не выдерживает. Разумеется, она не должна этого говорить. Ни в коем случае. Но оно вырывается само собой.
— Просто хотела сказать, что нашла твой ремень в бельевой корзине. Ты опять не вытащил его из джинс, когда бросал их в стирку. Я положила на кровать.
В небольшом пятачке коридора замирает даже воздух. Юля переводит очевидно шокированный и крайне заинтересованный взгляд на Грача.
— Яра, — по слогам шепчет Григорий, как всегда умудряясь вложить в ее имя слишком много всего.
Но Яру несет и ей не страшно. В этот момент ей кажется, что ее предали.
— Ладно, — говорит она, — не буду мешать. Приятно было познакомиться.
И устремляется дальше по коридору.
— Яра, — рявкает вслед Григорий, — ты куда?
Уф. Не стоило ему этого спрашивать. Потому что в свете ее эскапады ответ на этот вопрос будет совсем уж плох. И тем не менее она оборачивается и честно отвечает:
— К отцу. Он просил заехать.
И идет дальше, чувствую, как прожигает спину взгляд черных глаз.
Ай-ай-ай. Что будет?
Удивительно, но Контору она покидает никем не остановленная. И долго мнется на остановке, решая, куда ехать.
Он ее постеснялся. А она выставила его дураком.
Кто из них виноват больше? Почему ей кажется, что она?
Наверное, это трусость, но сейчас она не готова снова оказаться перед Гришей, и его черными глазами, и этим его «Яра». Поэтому в конце концов она садится в автобус, который увозит ее к родителям.
Дверь открывает мама.
— Я посижу у себя? — спрашивает Яра.
— Ну конечно… — отвечает она, и на лице ее отражается тревога. — Что-то случилось?
— Я случилась, — вздыхает Яра и бредет в свою комнату, которую по привычке все в этом доме до сих пор называют детской, закрывает дверь.
Три недели назад она окончательно уехала жить к Григорию. Родители сказали, что не будут ничего здесь менять, но отец поговаривает о том, что им надо бы снова переехать, и в новой квартире никакой ее комнаты конечно же не будет. Где она тогда станет прятаться?
Но пока такая возможность есть, и Яра падает на свою кровать лицом в подушку, вставляет в уши наушники и закрывает глаза. И лежит так неизвестно сколько, сделав музыку погромче, чтобы совсем уж наверняка, чтобы схорониться в ее коконе, отсидеться в ней, пока не наберется решимости выползти и предстать перед черными глазами.
Ее ждет не больше и не меньше как Страшный суд, ей-Богу.
Жутко до тошноты. До темноты перед глазами. До слез.
Она не сможет.
Вот так все и закончится.
Что же она такой дурой-то уродилась?!
Кажется, она начинает потихоньку подвывать, но сильно разойтись не успевает, потому что кто-то садится рядом, и ей на лопатку ложится ладонь. Яра замирает на вдохе. Так делает только один человек.
Нет,
И, мучимая терзаниями и стыдом, она сжимается под этим прикосновением. А Грач, совершенно для нее неожиданно, вместо того, чтобы развернуть лицом к себе и высказать все, что о ней думает, гладит ее по спине.
Боги, лучше бы орал…
Яра убирает наушники и поворачивается сама. В этот момент начинается припев, и из динамиков орёт что-то уж совсем неблагозвучное, и она досадливо морщится и быстрее нажимает «стоп» на сотовом. Вся ее любимая музыка сейчас кажется ей глупой, детской забавой.
А Грач не хмурится. И вообще вместо того, чтобы смотреть на нее, с интересом изучает ее комнату. Конечно же, он видел ее раньше, когда приходил в гости к родителям и заходил поздороваться. Но никогда не позволял себе войти внутрь: приветствовал ее с порога и сразу уходил. Так что можно сказать, что сейчас он попал сюда впервые.
Яра внимательно следит за его взглядом. А тот скользит по рабочему столу, стопке скетчбуков, рисункам и зарисовкам, наклеенным на стену и разбавленным фотографиями: она с родителями, она с братьями, она с подругой, она на выпускном… И на одной, немного смазанной, она с Грачом. Ее восемнадцатый день рождения. Она очень просила не обижать именинницу и сфотографироваться с ней. Он согласился только на один дубль. Тот вышел не слишком удачным, но это было лучше, чем совсем ничего.
Кажется, Грач тоже замечает это фото, но никак не комментирует. Зато усмехается при виде крыльев феечки, подвешенных к шторе. Яра вспыхивает и поджимает губы. Григорий изучает дальше.
— Что за группа на плакате? — спрашивает он.
— Ты их не знаешь, — бурчит Яра. — Это авангардный метал, тебе не понравится.
— А вдруг?
Яра испытующе смотрит на него какое-то время, пытаясь понять: он издевается или серьезно? Это такая подготовка перед казнью или ее неожиданно помиловали? А потом плюет на все, находит на сотовом нужную песню и протягивает ему наушник.
— Возможно, что-то в этом есть… — тянет Григорий, но потом его лицо приобретает чудесное потрясенное выражение. — А, нет, кого я обманываю… Какой кошмар…
Яра дергает проводок на себя, и наушник вылетает из его уха. Она останавливает песню. И отворачивается к стенке, подтягивает колени к груди, зарывается носом в шерстяной плед и глубоко вдыхает знакомый запах. Пахнет детством. Хороший запах. Прячет в себе. Успокаивает.
— Прости, Яр, — уверенно говорит Грач. — Я был не прав.
Глаза распахиваются сами собой. Серьезно? Да нет, не может быть…
— А знаешь, Юля сказала, что от кого-кого, но от меня она такого не ожидала. И что-то там про тихий омут с особо жирными чертями. Но если честно, услышать такое про себя было даже приятно, — и он смеется.