Ярость ацтека
Шрифт:
Отлучение было мощным оружием в руках церкви. В своей крайней форме, vitandus, отлучение полностью лишало человека церковной благодати – он не мог ни исповедаться, ни причаститься, ни получить отпущение грехов, ни сподобиться христианского погребения, ни уж тем более попасть в Царствие Небесное после смерти.
Меня, однако, действия церковников не смутили.
– Падре прекрасно знает замашки инквизиторов, да и об отлучении ему уже известно.
– Он не может игнорировать даже голословные обвинения. Падре нужна возможность открыто оправдаться
– Какие еще плохие новости ты можешь мне сообщить?
– Вице-король обещал вознаграждение за головы вождей революции. По десять тысяч песо и полное прощение любому, кто убьет или захватит живым падре или Альенде.
Я пожал плечами.
– Того, что за наши головы назначат награду, следовало ожидать.
– Ну, тебе-то как раз особая опасность не грозит. За голову bandido Хуана де Завала сулят всего сто песо.
95
Гвадалахара
В тот вечер я принялся обходить трактиры близ центральной площади в поисках Лизарди, и эти поиски оказались не такими уж долгими. Он приветствовал меня радостно, словно брата после долгой разлуки, однако подозреваю, что вовсе не из братской любви ко мне, а из любви к моим dinero.
– Сейчас ты можешь чувствовать себя в городе в безопасности, – заверил меня Лизарди. – Вице-король и его свора настолько обеспокоены всем этим переполохом, который устроил Идальго, что им не до какого-то заурядного bandido вроде тебя. А вот за головы всех вождей революции назначены солидные награды.
Лизарди не знал о моей роли в восстании, я лишь сказал ему, что, покинув столицу, отправился на север, в Сакатекас. Признаться, меня очень задело, что награда за мою голову составляет всего сотню песо: вице-король видел во мне не опасного революционера, а самого обычного разбойника. Ракель забавляло мое негодование по этому поводу. Будучи женщиной, она не понимала, что, оценив меня столь дешево, власти нанесли мне смертельное оскорбление.
Я сменил тему, заговорив о революции.
Лизарди довольно презрительно отозвался о памфлетах, которые выпускали революционеры; мне показалось, что за его высокомерием таилась ревность.
– Такого рода писаки – почти сплошь священники. – Он скривился. – А что может знать священник о реальной жизни?
Мне удалось подавить усмешку, но я не мог не заметить:
– Вообще-то Идальго тоже священник, да и среди предводителей восстания их немало.
– Поверь мне, Хуан, мятежники проиграют: храбрости у них достаточно, но вот вести войну они не умеют. Разве ее выиграешь публикациями, в которых повстанцы пытаются перетянуть на свою сторону креолов, воздают хвалу королю и религии да вовсю клянут французов? Конечно, ошибки, и немалые, совершают обе стороны. Но войны выигрывают пушки, а не ораторы.
Благодаря Лизарди я узнал о положении в городе много нового.
– Идальго никогда не захватит Мехико, во всяком случае предварительно его не уничтожив. Битва за город будет немыслимо кровавой.
– Не сомневаюсь, падре вовсе не ждет, что столица сама падет к его ногам и сдастся, как только он подступит к дамбам.
– Согласен, падре настроен на сражение, но вовсе не на полное разрушение города, а между тем, боюсь, случится именно это. Даже в обычное время концентрация креолов и гачупинос в столице была значительно выше, чем в целом по колонии, а когда разгорелось восстание, белое население города резко выросло за счет укрывшихся тут испанских беженцев. У многих из гачупинос именно здесь находятся дома, семьи, все их имущество, так что эти люди будут сражаться до последней капли крови: у них просто нет выбора. Да и большинство креолов наверняка поддержат их. Согласен?
Я пожал плечами и попытался возразить:
– Насколько мне известно, армия падре с каждым днем растет как на дрожжах. Поговаривают, что когда он доберется сюда, ее численность приблизится к ста тысячам человек.
– Маленькая поправка: к ста тысячам ацтеков – а это просто огромная толпа, но не армия. Только представь, что начнется, когда им придется сражаться, отбивая улицу за улицей?
Мне не хотелось спорить, тем более что я прекрасно знал ответ. В Мехико будет то же самое, что было в Испании, когда народ противостоял французским захватчикам: всеобщее ожесточение, море крови, полнейший хаос, насилие и разрушение всего города.
– По моему мнению, – продолжал Лизарди, – когда эта толпа встретится с многотысячной регулярной армией и попадет под орудийный огонь, она мигом обратится в бегство, как это уже было в Монте-де-ла-Крус. Всем ведь известно, что падре использует своих индейцев как пушечное мясо.
Я не стал поправлять Лизарди и уточнять, как именно протекало сражение в горах. Мне уже было известно, что когда Трухильо вернулся в столицу с остатками своего воинства, Венегас повелел объявить о великой победе роялистов.
– Интересно, а не собирается ли вице-король выслать навстречу падре новую армию и дать бой на подступах к городу? – спросил я памфлетиста.
– Откуда мне знать? Я что, мошка в его ухе?
Вообще-то Лизарди скорее был блохой, чьи укусы вызывали зуд и раздражение, но об этом я, разумеется, умолчал и решил развязать ему язык, прибегнув к подхалимажу:
– На улицах толкуют, будто ты узнаешь, что делает вице-король, раньше его самого. Рассказывают, якобы он в своих действиях руководствуется твоими памфлетами.