Ярость on-line
Шрифт:
Ответ прост: он все так же в матрице. Куда более сложной и изощренной, чем «лампочки», крутой и навороченной. Тем не менее суть не изменилась. Фантик, пустая оболочка. Не перегруженная такими «мелочами», как чувства, температура, внутренние органы… Плоть и кровь, наконец! С другой стороны, сведущие специалисты могли бы возразить, что излишние детали и подробности совершенно ни к чему в среде, начисто лишенной элементарных физических характеристик.
Творцы этой матрицы, кто бы они ни были — судя по всему, опять же, киберкрысы, — похоже, именно так представляли метаморфа. В их фантазии Курт изображался кем-то подобным: гибридом добермана и снежного человека. Шерсть с головы до ног, когти (набор ножей «юный хирург») и жуткие клыки, с помощью которых не
Череп стоял рядом. Именно стоял — у него также обнаружились ноги, равно как и все остальное, соответствующее стандартной человеческой внешности.
Сходство оказалось поразительным: обнаженный блестящий скальп, властный разворот плеч, напряженные руки, готовые при первой возможности выхватить из-под плаща оружие… Даже солнцезащитные очки (в Сети, ввиду отсутствия солнечной радиации и самого светила наличие очков казалось стильным, отчасти забавным штрихом). Физиономия гангстера обладала некоторой угловатостью — чуть большей, чем предусматривал оригинал. Крохотные грани выступали не только на скулах, подбородке и бровях, но и на бритом затылке. Причиной таких несоответствий, очевидно, были машинные ресурсы, возможности программного обеспечения, а также талант дизайнера.
Как бы там ни было, Череп походил на себя в должной степени, чтобы подлежать мгновенному и безапелляционному опознанию. Глава Ордена не двигался, лишь раскованно оглядывался.
Курт последовал его примеру. Благо обстановка и впрямь заслуживала длительного и пристального изучения. Поскольку «портал» переместил парочку прямиком в конструкт — виртуальное сердце массива, а это место (это было именно место, так как существовало здесь и сейчас) более-менее верно отражало реальность. Точность отображения зависела, в первую очередь, от требований владельцев. Оные требования, представленные здесь и сейчас, не блистали особой эксцентричностью, с учетом того, что присутствовала гравитация (ее ЗБ-аналог); Череп и Курт стояли на твердом полу, а в отдалении виднелись стены. Предметы, заполнявшие собою срединное пространство, не парили в воздухе и, хотя являлись сгустками чистой информации, копировали внешность предметов из реального мира. Перечень данных предметов оказался, на удивление, неожиданно широк. Тут-то эксцентричность обитателя проявилась полной мерой.
Волку казалось, будто он попал в лабораторию, служившую, по обыкновению, заодно и спальней, кухней, кладовой то ли алхимика, то ли художника, то ли скульптора, то ли естествоиспытателя… Эдакого многостаночника. Персонаж, сошедший с полотен мастеров эпохи Возрождения.
Беспорядочное нагромождение, хаотичный лабиринт, где можно блуждать целыми днями. Мебель, лабораторные принадлежности; замысловатые конструкции из металла, дерева и парусины, вид которых внушал инстинктивный страх и подспудные мечты, связанные с той эпохой, когда человек еще не отрастил себе крылья и с тоской глядел в небесную пропасть…
Все здесь принадлежало тому далекому времени: если не по происхождению, то по духу. Замшелому, мудрому, покрытому пылью столетий. Антикварные кресла, шкафы, комоды отнюдь не являлись антикварными и все же из обивки вон лезли, чтобы казаться таковыми. Виртуальные муляжи, априори не знавшие старения (ибо байт как таковой не мог обветшать). Каждая трещина, потертость и шероховатость были любовно воспроизведены дизайнерами. Во всем ощущалась рука истинного мастера. Любой диван или шкаф был шедевром. Фальшивая старина в киберпространственном конструкте. Дух Средневековья царил в этих краях. Даже окна, светлевшие в стенах, были выполнены в форме витражей.
Для чего, с какой целью потребовалось проделывать столь объемную, дорогостоящую работу, неизвестно. Гораздо ведь проще изготовить виртуальную мебель по готовым шаблонам, без участия творческой фантазии, путем выбора «по умолчанию». Процесс, же инсталляции экспонатов (схожесть с музеем налицо) в данный конструкт, по-видимому, походил
Великое множество предметов принадлежало не столько к антиквариату, сколько к миру науки. Тут наблюдались реторты, перегонные кубы, штативы; склянки всевозможных размеров и форм, наполненные еще более загадочными жидкостями, разнящимися как по окраске, так и по концентрации; чучела зверей, птиц, рыб и пресмыкающихся; гербарии под огромными стеклами; коллекции бабочек; книжные стеллажи, занимающие большую часть стен; микроскопы с маломощными двояковыпуклыми линзами; глобусы, на замшелой поверхности коих отсутствовали целые материки, но присутствовали надписи «Здесь водятся чудовища»; упоминавшиеся выше конструкции, похожие на гигантских, неуклюжих деревянных птиц…
Продолжать можно бесконечно — завалы старья не знали предела.
Одно не оставляло сомнений: изыскания Старика (примем за аксиому, что все описанное принадлежало ему) лежали в самых разнообразных, нередко полярных областях науки.
Но никто не может объять необъятное.
Это подтверждалось и тем, что макеты, по-видимому, не предназначались для серьезных исследований. Не столько ввиду абстрактной сущности (многие ученые мужи перенесли свои лаборатории в конструкты, ибо это требовало куда меньше затрат, усилий и риска, но в то же время предоставляло гораздо больше возможностей, специфических, неосуществимых в реальности, как, скажем, абсолютный вакуум и т.п, и при этом давало абсолютную тождественность объективной действительности), сколько по причине доморощенной старины. Маловероятно, что ветхий микроскоп обладал мощью электронного — если опустить такую условность киберпространства, как масштабирование. При помощи всех этих линз, склянок, реторт и чучел давным-давно познали все, что можно было познать, задолго до появления Сети и, соответственно, вычислительной техники. Больше того, многие предметы относились к псевдонаукам, как, скажем, алхимия и чародейство, на что указывали странные амулеты, символы и невнятные изображения.
Однако на всем окружающем лежал след вдумчивой и долговременной деятельности. Горящие спиртовки, пробирки, раскрытые фолианты и брошенные впопыхах манускрипты — все это выдавало кропотливую работу. Еще недавно здесь творилось нечто.
Какова бы ни оказалась разгадка, Курт не сомневался: философские камни ни при чем. Несуществующее не существует.
Изыскания Старика были скорее умозрительными, абстрактными, как и сама лаборатория, нежели практическими. Игра интеллекта, фантазии и случая. Содержимое конструкта относилось к рассвету современной науки, к периоду, о котором принято говорить: «Так, ребятки, все начиналось».
Каждый человек эпохи Возрождения вменял себе в обязанность быть отчасти творцом, отчасти изобретателем, отчасти философом и, самую малость, — алхимиком. Костры еще не погасли.
В этом свете претензии Старика становились более чем очевидны.
Эдакий Леонардо. Да Винчи.
Такой вывод привел Волка в еще большее недоумение, чем первые секунды пребывания в конструкте. Старик ставил опыты, творил, изобретал или просто валял дурака (в присущей великим неподражаемой манере). Отправляясь в Сеть, Курт не строил никаких иллюзий и догадок — что бы он ни ожидал застать, ожидания были бы бессердечно обмануты — благодаря чему не был застигнут врасплох.
Опасения внушало иное: какая необходимость вынудила заточать себя в этой тюрьме, набитой никчемной рухлядью, — главу «Всадников», одной из наиболее влиятельных группировок? Уж конечно не любовь к антиквариату. Многие из «экспонатов», причем настоящих, можно найти снаружи. Так сказать, во плоти. Старой, деревянной, с двояковыпуклыми линзами вместо глаз.
Курт поглядел на Черепа. Тот, судя по наглой ухмылке («интонации» мимики были очень тонко подмечены — киберкрысы постарались, молодцы…), не забивал себе голову отвлеченной, пыльной чепухой. Ее и без того хватало вокруг. Немногим более овеществленной, нежели обыкновенная мысль.