Ярость стрелка Шарпа
Шрифт:
— А правительство его величества заплатит мне, не так ли? Десять шиллингов и шесть пенсов в день и четыре шиллинга и шесть пенсов на непредвиденные расходы.
— Уверен, посол наградит вас,— натянуто ответил лорд Памфри.
Шарп промолчал. Пройдя в центр палаты, он увидел засохшие пятна крови между каменными плитами. Ударил пяткой о пол. Прислушался к эху. Что тут было?
Как все произошло? Шум в темноте… выстрелы… страх… Впрочем, возможно, Памфри прав. Может быть, они на самом деле собирались продать письма, но если местом для обмена выбрали эту часовню, то, скорее всего, им нужны и письма, и золото.
— Все посмотрели? — спросил лорд Памфри.
— Молитесь, чтобы не предложили крипту,— сказал Шарп.
— А если предложат?
— Молитесь, чтобы они этого не сделали,— повторил Шарп. Никогда еще он не видел места более подходящего для засады и убийства.
В молчании они шли по маленьким улицам. На другом конце города глухо бухнуло — взорвался снаряд,— и мгновение спустя зазвонили все церковные колокола города. Скорее всего, подумал Шарп, взрыв вызвал пожар и колокола созывали людей тушить огонь, но тут он увидел, что все на улице остановились. Люди снимали шляпы и склоняли головы.
— Oraciones,— сказал лорд Памфри, обнажая голову.
— Что?
— Время вечерней молитвы.
Когда колокола стихли, люди начали креститься. Шарп и Памфри пошли дальше, но отступили и прижались к витрине, чтобы пропустить трех мужчин, которые несли на спинах гигантские связки дров.
— Все это привозное,— заметил лорд Памфри.
— Дрова?
— Здесь их достать невозможно. Поэтому привозят с Балеарских или Азорских островов. Зимой в Кадисе, чтобы приготовить пищу или не замерзнуть, требуется очень много денег. К счастью, посольству привозят уголь из Англии.
Уголь и дрова. Шарп смотрел на грузчиков, пока они не пропали из виду. А что, если… Они подали ему идею. Как спасти посла, если шантажисты не продадут письма. Как победить.
Отец Сальвадор Монсени не обращал внимания на двух человек за печатным станком, тогда как они не спускали с него глаз. В спокойствии священника было что-то пугающее. Их хозяин, Эдуардо Нуньес, привел Монсени в типографию и теперь сидел на высоком стуле в углу комнаты и курил сигару. Гость же придирчиво обследовал комнату.
— Прекрасная работа,— сказал Монсени.
— Если не считать, что теперь мы ничего не видим.— Нуньес указал на два заложенных кирпичами прямоугольника окон.— Как ни плох был свет, теперь мы работаем в темноте.
— У вас есть фонари,— заметил священник.
— Но работа тонкая.— Нуньес кивнул на рабочих.
Один раскатывал чернила по пресс-форме, второй подравнивал лист бумаги.
— Значит, делайте аккуратнее,— хмуро ответил Монсени.
Он был доволен. Подвал, где жили два помощника, имел лишь один выход — люк, который вел в типографию. Типография занимала почти весь первый этаж, и ее единственная дверь выходила во двор. На втором этаже находился забитый бумагой и чернилами склад, в который вела открытая лестница позади люка. На третьем и четвертом этажах располагались жилые помещения Нуньеса. Лестницу, ведущую на крышу, Монсени заблокировал. Часовой присутствовал на крыше постоянно и попадал на свой пост по лестнице с балкона хозяйской спальни. Нуньесу все это не нравилось, но ему хорошо платили английским золотом.
— Вы действительно считаете, что на нас могут напасть? — спросил он.
— Я на это надеюсь,— ответил священник.
Нуньес перекрестился.
— Почему, святой отец?
— Потому что тогда люди адмирала убьют наших врагов,— ответил Монсени.
— Мы не солдаты,— занервничал Нуньес.
— Мы все солдаты,— возразил Монсени,— сражающиеся за лучшую Испанию.
В его распоряжении было девять человек. Девять человек для охраны печатного станка. Они жили в хранилище наверху и готовили пищу за уборной во дворе. Здоровые, сильные, похожие на буйволов, с загрубелыми пальцами, привыкшими к работе с просмоленным такелажем. Они умели обращаться с оружием и были готовы убивать за своего короля, страну и адмирала.
Рядом с типографией имелась комнатушка, где располагалась контора Нуньеса,— настоящее кладбище старых счетов, бумаг и книг. Монсени выгнал Нуньеса оттуда и поселил человека, присланного адмиралом. Это было жалкое существо, хныкающее, пропахшее дымом, проспиртованное, воняющее потом подобие мужчины. Сочинитель. Жирный, нервный, сварливый и напыщенный. По имени Бенито Чавес. Он писал для разных газет, однако по мере того, как Испания съеживалась, газеты стали отказываться от его статей, так что в конце концов осталась только «Эль-Коррео де Кадис». Но эта, по крайней мере, обещала хорошо заплатить. Он обернулся, когда Монсени открыл дверь.
— Великолепно. Просто великолепно.
— Вы пьяны?
— Как я могу быть пьян? Здесь же ни капли спиртного! Я говорю о письмах! — Чавес хихикнул.— Они великолепны. Послушайте! «Жду не дождусь, когда смогу ласкать…»
— Я читал письма,— холодно прервал его Монсени.
— Страсть! Нежность! Похоть! Хорошо пишет.
— Вы пишете лучше.
— Конечно же лучше. Хотел бы я встретиться с этой девушкой…— Чавес перевернул письмо.— Катериной.
— Думаете, она захотела бы с вами познакомиться? — спросил Монсени.
Бенито Чавес был неряшливый толстяк, в седеющей бороде застряли крошки табака. Позади него стояло ведро, почти полное сигарных окурков и пепла. Две наполовину выкуренные сигары валялись в блюдце на столе.
— Катерина Бласкес,— усмехнулся священник,— обслуживает только лучших клиентов.
— Наверное, умеет протирать матрасы,— ухмыльнулся Чавес, не обращая внимания на презрительный тон Монсени.
— Делайте копии и получите деньги.
— В копиях нет необходимости. Я просто все перепишу, и мы сможем отпечатать их все сразу.
— Все сразу?
Чавес взял одну из сигар, раскурил ее от свечи и почесал живот.
— Англичане дают средства, которые поддерживают Регентство. Англичане снабжают нашу армию мушкетами. Англичане дают порох для пушек на городских стенах. Англичане содержат армию на Исла-де-Леон, которая защищает Кадис. Без Англии, святой отец, нет Кадиса. Если мы сильно раздразним англичан, они заставят Регентство закрыть газеты, и какая тогда польза от этих писем? Так выстрелим сразу из всех орудий! Дадим залп, который их уничтожит. Все письма, всю страсть, весь пот на простынях, всю ту ложь, что я пишу,— все сразу! Шлепнем одним изданием, а потом будь что будет.