Ярость в сердце

Маркандайя Камала

До этого мне ни разу не приходилось слышать, чтобы он с подобной теплотой говорил о каком-либо месте в Индии: обычно все его восторги и симпатии были обращены на Запад. Видимо, после жизни в захолустье он готов был оценить достоинства любого крупного города.

— Когда же я к тебе приеду? — спросила Премала, прислонясь головой к его колену. — Скоро ли?

— Через тридцать шесть часов, если поезд не потерпит крушения, — с улыбкой ответил Кит. — Я заказал билеты на сегодняшний вечерний экспресс.

— Как! — с испугом воскликнула Премала и выпрямилась. — Как же я

смогу?.. Когда же я буду укладываться, и?..

— Если будешь вот так сидеть, то, разумеется, не успеешь, — перебил ее Кит.

— Что за легкомыслие! — запротестовала мама. — Ну как бедная девочка управится за такой срок?

— А слуги зачем? — возразил Кит.

— Ты же прекрасно знаешь, — холодно ответила она, — как опасно доверяться слугам.

— Знаю, дорогая, — Согласился Кит. — Конечно, слуги не могут сделать так, как ты. Но ведь и никто не сможет.

Комплимент отнюдь не смягчил ее.

— Что ж, делать нечего, — со вздохом сказала она. — Может, справимся как-нибудь… А все-таки жаль, что ты не предупредил нас заранее.

— Да я и сам не знал, — с подчеркнутой искренностью сказал Кит. И хотя мы не поверили ему, никто из нас не выразил никаких сомнений: это было бы слишком жестоко.

Кит обладал удивительным уменьем всегда сваливать вину на других.

— Ну, я пойду, пожалуй, — небрежно бросил он. — А то вы еще скажете, что я путаюсь у вас под ногами. — И вышел, предварительно посоветовав нам не переутомляться.

Но как избежать тяжкой работы, если тебе надо упаковать вещи, необходимые для устройства первого в твоей жизни домашнего очага? Это невозможно, даже если и помогают слуги. К тому времени, как мы сели ужинать, у нас не было сил даже для разговора. Зато Кит и отец чувствовали себя превосходно. Между ними установилось то взаимное понимание, тот дух товарищества, который объединяет мужчин, когда они смотрят на изнемогающих от усталости женщин, а сами думают, какие все-таки глупые существа эти женщины — работают, как рабыни, и даже довольны этим, потому что рабство— в самой их природе.

Кит привез с собой множество свежих историй и анекдотов. Отец с удовольствием слушал и смеялся, не забывая расспрашивать о том, куда его переводят, на какую должность и как он предполагает все устроить; Кит охотно отвечал. Мы постепенно забыли про свою усталость, и тягостное молчание, в котором мы садились за стол, грозило прорваться бурным весельем.

До сих пор не могу вспоминать об этом вечере без чувства острой печали. Тогда мы этого не знали, но ведь он был последним, когда мы собрались все вместе, единой счастливой семьей…

Мы сидели умиротворенные, согретые смехом, беззаботные, чувствуя себя так, как никогда уже больше не будем чувствовать, не замечая никаких теней, не слыша никакого шепота, который предупреждал бы нас, что это в последний раз. Ну, а если бы и слышали, что тогда? Все равно каждый из нас пошел бы своим путем. Все равно каждый вращался бы по той орбите, которую сам себе выбрал, не мог не выбрать, потому что мы — это мы. Скажу о себе: если бы мне пришлось выбирать заново, я выбрала бы то же самое. Хотя в жизни моей были и боль, и горе, и

ненависть, в ней была и любовь; а счастье, которое приносит с собой любовь, слишком велико, чтобы можно было отказаться от него.

Время скоро пролетело. В девять часов Кит встал и отправился в свою комнату, где у него оставалось еще много вещей; он так долго оттуда не возвращался, что отец уже начал беспокоиться, как бы он не пропустил поезд, который отправлялся в половине одиннадцатого (хотя ничто так его не обрадовало бы, как возможность побыть с сыном еще немного). В четверть десятого Кит спустился к нам. Он принял ванну и переоделся в белый пиджак. В его облике появилось что-то официальное, отчужденное: куда девалась беспечная веселость, озарявшая нас такой светлой радостью? Он как-то странно притих, ушел в себя. Охваченная порывом любви, я подбежала к нему.

— Кит!

— Да?

— Нет, ничего. — Я смутилась. — Мне просто… приятно было повидать тебя.

— Милая сестренка, — ласково сказал он. — И мне было приятно. Непременно приезжай к нам погостить.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я приехала?

— Разумеется.

С веранды донесся обеспокоенный голос отца:

— Китсами! Уже начало десятого. Опоздаешь!

Кит повернулся ко мне лицом. Я торопливо проговорила:

— Спасибо, что ты прислал мне подарок Ричарда вместе со своим. Это ты хорошо придумал. Никто и не заметил.

— Ты думаешь, я слеп, да еще и глуп? — И, поцеловав меня, он вышел на улицу, где его нетерпеливо ждали все остальные.

Несмотря на то что Премала прожила у нас сравнительно короткое время, именно ее отсутствие я ощущала сильнее всего: тех двоих я все равно почти не видела. Кит редко бывал дома: то он встречался с приятелями, то играл в теннис, то ходил в клуб. Говинд же любил уединение и редко искал чьего-нибудь общества.

Премала была не такой: спокойная по натуре, домоседка, может быть, не очень общительная, но и не замкнутая до такой степени, чтобы чуждаться людей, она помогала по хозяйству, болтала иногда с Додаммой, а по вечерам играла нам на вине^[11]. Когда я возвращалась из колледжа, она встречала меня у двери или приходила ко мне в комнату и читала «Гиту»^[12], большую часть которой знала наизусть.

А теперь? Что она там делает, в этом окружном центре, куда ее с таким ликованием умчал Кит? Не скучно ли ей в большом пустом доме, о котором он нам рассказывал? Вину она взяла, правда, с собой, но Кит, хотя и гордился ее одаренностью, не любил индийской музыки. И к «Бхагавад-Гите» не питал никакого интереса: строки, которые мы заучивали еще в школе, он давно забыл, пока жил в Оксфорде.

Я спрашивала себя: почему я вообразила, будто дом моего отца — единственное место, где человек может чувствовать себя счастливым? Может быть, с Китом ей куда лучше, чем с нами? Но, подумав, я решила, что глупо мучать себя сомнениями. Говинд прав, называя меня паникершей, которая только и делает, что предсказывает всякие бедствия.