Ярость в сердце
Шрифт:
Премала не жаловалась. Она думала, что поступает правильно, сопровождая его, и всякий раз, когда он ее звал — иногда это случалось дважды-трижды в неделю, — она отвечала, что с удовольствием поедет. Но как было юной, неоперившейся, не овладевшей искусством притворства (это искусство приходит лишь после многократных горьких испытаний, да и то не всегда) девушке скрыть свое настроение? Нужные слова она еще как-то находила, а вот придать своему голосу соответствующий тон не умела. Сконфуженный румянец, выражение глаз всякий раз выдавали ее неискушенность.
Если мои родители и замечали что-нибудь, то молчали. Им казалось совершенно
— Не так уж это необходимо — бывать в кругу англичан, — сказал он однажды, окинув Премалу суровым взглядом.
— Верно, — согласилась она. — Но это может оказаться полезным.
— Тебе?
Она молчала. Говинд повторил вопрос:
— Тебе полезно?
— Да, мне.
Но этот ответ его не удовлетворил.
— Глупо принуждать себя. Нельзя…
— Почему же не попытаться? — спокойно возразила она. — Плохая из меня получится жена, если я не буду пытаться.
Он молча посмотрел на нее, потом тихо ответил:
— Ни один мужчина не пожелал бы лучшей жены.
К концу месяца не было в нашей семье человека, который не отзывался бы о невесте моего брата с любовью: так она была учтива, скромна и ласкова в обращении. И Додамма, не умевшая скрывать мысли, которые другие считают более уместным держать при себе, сказала, что из Премалы выйдет хорошая жена.
— И возраст у нее подходящий, — с удовлетворением заметила она. В глазах ее мелькнул красноречивый, почти бесстыдный огонек. — Хороша, как только что распустившийся цветок. К тому же уступчивая, мягкая, мужчины таких любят.
Мама кивнула.
— Что ж, семнадцать лет — хороший возраст, — сказала она как бы про себя. — Правда, для него чуточку молода, но потом разница в годах сгладится. Опасаться ей нечего — стареть-то вместе будут.
Вскоре все уже знали — и радовались, что Премала будет женой моего брата. Даже мама, считавшая, как все матери, что нет на свете девушки, вполне достойной ее сына, казалась удовлетворенной. И когда она назвала октябрь, как возможный срок свадьбы, Кит сразу согласился.
— А у тебя нет никаких сомнений? — озабоченно спросила она, испытующе вглядываясь в его лицо. — Или ты идешь на это только ради меня?
— Ради тебя я готов идти на все, — игриво ответил он. — Но тут у меня действительно нет сомнений.
— Правда?
— Правда, дорогая. Никаких.
Но мама все еще сомневалась и коснулась кончиками пальцев его лица, как это делают слепые, когда хотят убедиться в искренности своих любимых. Желая еще раз проверить себя, она спросила:
— Она тебе действительно нравится? Не ошиблась твоя мать в выборе?
— Нет, выбрала ты удачно. Премала очень мне нравится.
Я знала, что Премала ему нравится, как и всем нам. С тех пор как она к нам приехала, он перестал хандрить. Приступы угрюмой раздражительности случались с ним все реже и реже — казалось, к нему возвращается прежняя жизнерадостность. Вне стен клуба он чувствовал себя в обществе Премалы почти счастливым и любил с ней беседовать, потому что она умела слушать. Он гордился ее достоинствами, восхищался ее красотой. Чего же не хватало ему в девушке, которую он собирался назвать своей женой? Я внимательно наблюдала за ним, ища ответа, и не находила: он наглухо запер тайники своей души и бдительно охранял их.
Хотя до свадьбы оставалось два месяца, приготовления к ней уже начались, ибо предстояло еще многое сделать. Мать Премалы писала нам, что очень хочет помочь. Но беда в том, — с некоторой горечью объясняла она, — что младшие сыновья ходят в школу, а муж говорит, что нельзя мешать их учебе. С собой она взять их не может, а оставить с ним он не позволяет. Очень уж мужчины несговорчивы, да и руки у нее связаны.
Обязанности, которые обычно ложатся на плечи матери невесты, взяла на себя — без особых возражений — моя мама. Со дня на день ждали прибытия ювелиров, хотя не было никакой уверенности в том, что они приедут: хороших ювелиров немного, люди они капризные, и залучить их нелегко. Когда же они наконец приехали, она вместе с Премалой изучала каталоги, рассматривала драгоценные камни, вдавленные в воск (так лучше видна форма), и спорила о преимуществах той или иной огранки. Вдвоем они наносили визиты родственникам — акты вежливости, которыми не только нельзя пренебрегать, но которые следует осуществлять очень тщательно и с соблюдением всех правил, ибо от этого зависит отношение родных к молодой чете.
И, конечно, покупки: браслеты, сари, сандалии, серебряные и медные украшения, мыла, благовония. Весть о предстоящей свадьбе распространилась по всей округе, и к нам потянулись уличные торговцы. Они раскладывали на верандах свой товар и скромно усаживались рядом. Спокойные, терпеливые, они могли ждать часами: как и у бродяг, у странствующих торговцев времени всегда сколько угодно. Иногда их терпение вознаграждалось, и либо мама, либо Премала покупала отрез натурального шелка у улыбающегося услужливого китайца, шелковое сари у купца из Бенареса или выбирала из груды сверкающих хрупких изделий несколько разноцветных браслетов.
Все эти хлопоты почти не оставляли маме времени для занятий домашним хозяйством; Премала и Додамма тоже завязли в делах, и значительная часть обязанностей по дому легла на меня. Так что и я оказалась загруженной непривычной для себя работой.
Каждое утро мне приходилось следить, как доят коров, не разбавляют ли молоко водой, прокипячено ли молоко к завтраку, запасена ли на весь день кипяченая вода, — одним словом, я делала то, что нельзя доверять слугам. Потом надо было отпустить фураж и провизию: сено для коров, жмых для коз, овес для лошадей, рис и пшеничную муку — для всех нас. Фрукты и овощи полагалось промыть в марганцевом растворе — таково было непреложное требование отца. И ездить за ними на рынок приходилось тоже самим — таково было требование мамы. По сравнению со всем этим, приготовления к приезду Кита, как бы внушительны они ни были, казались детской игрой. Тогда, как я теперь думала, у нас в доме была тишь да гладь.
— Через год все это начнется сначала, — угрюмо сказал Говинд. Я с удивлением посмотрела на него. Он улыбнулся. — Семнадцать лет — возраст подходящий, разве ты не слышала? Скоро твоя очередь.
— Сначала ваша, — возразила я. — Вы же старше меня.
— Но ты — женщина.
— Ну, знаете ли, некогда мне с вами болтать, — .выпалила я. — И без того забот хватает. — И с этими словами вылетела из комнаты.
За дверью стояла Додамма.
— Милая моя девочка, я почти не вижу тебя последние дни, — ласково пропела она. — Ты занята?