Ярость в сердце
Шрифт:
— Пить хочется. Вы взяли чего-нибудь с собой?
— Нет. А вы?
— Милая моя, — засмеялся он. — Разве я женщина, чтоб думать о таких вещах?
Я вылезла из машины и послала одного из детей за кокосовыми орехами. Потом мы пили сок, который показался мне удивительно сладким. И весь мир был полон сладости.
Мы доехали до места в самом конце дня. Там уже собралось много людей; остальные, видимо, выехали гораздо раньше нас и нигде не останавливались. Судя по их возбужденному и немного усталому виду, они пробыли здесь уже довольно долго, к тому же и работа у них не ладилась. Не
Первая партия переселенцев толпилась в стороне от чиновников. Молчали не только мужчины, но и женщины; видимо, все растерялись. Глядя на них, я вдруг поняла, что значит для них это переселение, что значит покинуть землю, в которую они вросли корнями. Обездоленные. Так их всегда называют. Правда, у них и раньше не было собственности, во всяком случае, земля, которая их кормила, принадлежала не им, хотя они и привыкли считать эту землю своей. Так уж повелось издавна.
— Все должно… утрястись… — сказал Ричард. — Тогда будет не так грустно.
— Да.
— Через месяц они повеселеют. Я уже все это видел. Дважды.
Он уже видел это дважды, хотя не прожил в стране и трех лет. А я вижу впервые, да и то ехала сюда без особой охоты.
— Они похожи на сорняки, — продолжал он. — Так же быстро пускают корни.
Но сначала они должны получить землю!
— Я слышала, что землю им дает ее превосходительство.
Он как-то странно посмотрел на меня.
— Разве не все равно, кто дает землю?
«Для тех, кому земля больше всего нужна, — все равно, — подумала я. — Что же до остальных…»
— Разве им не все равно, — безжалостно настаивал он.
Что я могла ответить? В других странах, в другое время, пожалуй, это не имело бы значения. Но здесь, в Индии, в разгар мировой войны и гражданской войны… Я молчала. Ричард тихо заметил:
— И вы тоже заразились этой болезнью — противопоставляете «ваш народ» «моему народу»?
Я подумала и ответила «нет». Мне казалось, что я говорю правду. Казалось, в моем сознании нет такого уголка, куда я не могла бы проникнуть. Тогда я не- знала — еще не знала, — что ни один человек не может постичь самого себя до конца.
В деревне оказалось всего несколько готовых хижин. Их построили не сами крестьяне, а рабочие, которых привозили из города. Кроме того, там было разбито несколько палаток (они предназначались, очевидно, для чиновников), странно и нелепо выделявшихся своим белым цветом на красно-бурой земле. В самой большой из них, должно быть, помещалась штаб-квартира организации, которая занималась переселением. В ней было довольно много англичан и индийцев; почти все они стояли (стульев не было), лишь кое-кто из индийцев со смущенным видом сидел на земле, поджав под себя ноги.
Посреди палатки на прямоугольном столе красовался грубо сделанный макет будущей деревни. Макет был ярко раскрашен дешевыми
— Ричард…
— Да?
— Надеюсь, все будет хорошо… Я хочу сказать, надеюсь, что деньги не кончатся прежде, чем будет завершено строительство.
Мы только что вышли из хижины и направлялись к машине. Услышав мои слова, Ричард остановился и внимательно посмотрел на меня.
— А что? Разве вам не все равно? — спросил он.
— Нет.
Он улыбнулся.
— Вчера вы не очень-то беспокоились.
— Откуда вы знаете?
— Но ведь правда?
Я промолчала, он тоже ничего больше не сказал и, только когда мы сели в машину и поехали, заметил:
— Вы не одна такая. Большинство людей страдает недостатком воображения.
Охваченная глухим раздражением, я молча выглядывала из окна машины.
— Дорогая, — сказал он, — вы прелестны, когда сердитесь. Да и всегда прелестны. Вы это знаете?
Слова эти прозвучали в моих ушах, как чудесная музыка. Я не сомневалась, что он говорит искренне. Радость хлынула золотистым потоком, переполняя все Мое существо.
Мы подъехали к той самой деревне, где останавливались первый раз утром. На фоне темнеющего небосклона неподвижные верхушки пальм казались огромными черными веерами.
Машина стала. Я знала, зачем он ее остановил, об этом не надо было спрашивать, и все же спросила. Но не успела я закончить свой вопрос, как его губы прильнули к моим губам. Я вся подалась к нему, но он отодвинулся и отстранил меня. Потом еще раз слегка коснулся меня губами, стараясь успокоить, и сказал:
— Вы уже взрослая. Боже мой, совсем взрослая! А ведь прошло всего три года!
Взрослая. Когда мы впервые встретились, я уже не была ребенком. Это он считал меня ребенком. Да и три года — немалый срок. Особенно, когда столько думаешь о мужчине.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Столичная жизнь во многих отношениях похожа на жизнь периферийных городов; суть та же, только краски богаче и узоры более замысловатые.
С десяти до пяти вы на службе; потом играете в скуош или в гольф (в зависимости от вашего возраста); затем — выпивка и ужин: либо вы ужинаете с кем-то, либо кто-то ужинает с вами; потом едете в свой клуб на партию бриджа или бильярда или, если предпочитает выпивку, — снова в бар. По субботам в клубах устраивают танцы; и тогда, в саду, между деревьями, протягивают гирлянды лампочек. Воскресные утра вы проводите в чьем-нибудь доме, где собирается на завтрак компания, или ждете гостей у себя дома. Если вы женщина, то в будние дни, поутру, трижды-четырежды в неделю, встречаетесь с другими женщинами, чтобы поиграть в маджонг, а остальные два или три утра делаете бинты для Красного Креста: это рассматривается, как ваш вклад в военные усилия.