Ярость
Шрифт:
Пятнадцать лет. Точно так же, как герой сказки, он выбрал пятнадцатилетнюю службу, чтобы расплатиться за все свои нехорошие поступки. От того, что он сейчас сделает и что сейчас скажет, зависят последующие полторы декады. Он не отказался от своего идеально скроенного мундира, но что дальше?
У него имелся неповторимый шанс отбросить свою форму, заученную сухость, холодность и отстраненность. Начать новую жизнь в качестве теплого человека, которым он по сути своей и был, наполненного эмпатией, скорого к шутке и дружбе. Челоека, строящего отношения на плоскости партнерства и понимания, но никак
Шацкий подумал, что это было бы приятной переменой. Подумал, что люди за зеленой дверью этого ожидают. Благодаря Фальку, он знал о них все. Кто они такие, зачем все это делают, каковы их сильные и слабые стороны. Все это произело на него впечатление. Люди различных профессий, с различными историями, все вмете — приличная следственная группа, которая быстро собирала инфорацию, быстро ее проверяла, быстро действовала. Сегодня он должен был встретиться со всеми ними впервые. Без стука Шацкий вошел вовнутрь, его приветствовал домашний запах свежезаваренного кофе и выпечки из дрожжевого теста.
Он повесил пальто, слегка протер обувь извлеченным из кармана платочком, чтобы поверхность была безупречной. Он чувствовал себя слегка зажатым, в конце концов, через мгновение закончится его предыдущая жизнь, и для него начнется совершенно новый, неведомый этап. Этап, длину которого он будет отсчитывать не в днях или месяцах, но годами.
Эдмунд Фальк вошел в прихожую, на нем были джинсы и серая блуза с капюшоном, выглядел он словно подросток. Асессор подошел к Шацкому.
— Выпьешь чего-нибудь, шеф? — спросил он.
Теодор Шацкий глянул на него и поправил манжеты с запонками. Запонки, заколка для галстука и глаза имел тот же цвет нержавеющей стали, применяемой в операционных.
Прокурор улыбнулся. Фальк ответил тем же самым.
Теодор Шацкий прислушивался, ожидая, когда его визави и сам услышит, после чего дружеская гримаса исчезнет с лица Фалька. И услышал. Нарастающий звук едущих на сирене полицейских машин. Не одной патрульной машины, но целой полицейской кавалькады, проводящей облаву в кавалерийском стиле.
Только тогда он усмехнулся, и улыбка его говорила: «игра закончена», после чего отвернул полу пиджака, показывая Фальку внутренний карман. Из него выступал кончик до смешного цветной зубной щетки. Он не мог сдержаться от этой шуточки под самый конец. Что-то ведь следовало ему за то, что весь декабрь он делал хорошую мину и заботился о каждой мелочи, чтобы Фальк поверил, будто бы он действительно собирается стать главным праведником в шайке праведников.
— Пан шеф, — поправил он Фалька и застегнул пиджак. — Я предпочел, чтобы мы были на «вы».
— Как хотите, пан Тео. — Фальк выглядел как никогда веселым.
А Шацкий почувствовал, что здесь что-то не так. Снаружи стояли пять автомобилей, но ни говора голосов, ни звона чашек и вилочек для пирожных внутри слышно не было. Шацкий огляделся.
На шкафчике для обуви в абсурдно ровном рядочке лежало пять автомобильных ключей. К каждому был прикореплен брелок с эмблемой Херца.[160]
И он понял. Слишком поздно, естественно, но понял. Клейноцкий ошибался. Виктория лгала. Никогда не было никакой шайки мстителей. Никогда не было ложи,
По-своему, Шацкий даже не испытывал неожиданности. Скорее уже, спокойствие прокурора. Гипотеза со странной организацией праведных и справедливых всегда казалась ему слишком натянутой и надуманной, это была одна из тех версий, которые частенько мусолят некомптетентные следователи, поскольку у них нет желания кропотливо проверять другие версии.
Так что никаких «других» никогда и не было. Имелся всего лишь один-единственный рыцарь справедливости. Безумец справедливости. И в то же самое время — гений преступлений.
— Неужто вы и вправду считали, будто бы я совершу столь школьный промах?
Казалось, Эдмунд Фальк совершеенно не был обеспокоен все более громким воем полицейских сирен.
— Вы всегда совершаете промахи.
— Я не совершаю. Это логичный выбор.
3
Ян Павел Берут ехал во второй в колонне машине; во всей же колонне было пять автомобилей. В качестве шефа операции он должен был бы сидеть в первой, но всегда в подобных случаях он настаивал на том, что будет сидеть во второй. Статистика была на его стороне — если колонна автомобилей принимала участие в аварии, практически всегда пострадавшей была или первая, или последняя машина.
Понятное дело, что всегда где-то там свои планы строила и высшая сила, но Берут считал, что вот ей как раз необходимо давать как можно меньше места для маневра.
Вся операция очень подробно и довольно давно была запланирована Шацким; Берута он посвятил только перед самыми праздниками. В деле он принимал участие в качестве единственного полиицейского из Ольштына, остальных прокурор вызвал из Варшавы. Это были доверенные люди его старинного дружка с русской фамилией.[161]
Поначалу Берут не понимал параноидальной подозрительности Шацкого, но когда — наконец — познакомился с деталями дела, согласился с прокурором на все сто процентов. По крайней мере, в отношении способа осуществления ареста. Ведь если говорить о самом факте задержания вообще — ну что же, он стыдился признаться в этом даже перед самим собой, эти «преступники» делали довольно-таки нужную работу.
Он объяснил это себе, что, возможно, именно в этом и заключается разница между полицейскими и прокурорами.
Первого января он позавтракал, поехал на условленное место встречи и стал ожидать сигнала от Шацкого. Сигнала, означавшего, что все удалось, что прокурор добился их доверия, что все находятся в одном месте, и что всех их можно задержать и закончить дело. Сигналом было сообщение, сгенерированное специальной программой в телефоне Шацкого, которая высылала еще и координаты GPS.
Через пять минут все въездные дороги в деревню Руш были заблокированы. Через семь минут машина Берута без специальных знаков остановилась рядом с вишневым «ситроеном ХМ», самым характерным автомобилем ольштынского правосудия.