Ярость
Шрифт:
Да, он понимал, что это не пятидесятые годы в Америке. Не ожидал, что после того, как переступит порог, с него кто-то стащит сапоги и наденет шлепанцы, а после обеда в его руках сами собой очутятся стаканчик бурбона и газета. А собственных детей заметит лишь тогда, когда они вернутся, получив высшее образование, и он сможет решать, пожелает ли он с ними подружиться или нет.
Шацкий даже понимал, что это не семидесятые годы, которые он прекрасно помнил, годы счастливого детства в ПНР. Что он не может ожидать того, что после возвращения из конторы его будет ожидать обед из двух блюд — которые еще предстоит нагреть — а в воскресенье из
Он даже понимал, что это не девяностые годы, и что не каждая сексистская шутка смешна, а длина юбки зависит от решения женщины, но никак не от требований ее начальника.
Но, черт подери, вот с тарелкой и двумя чашками — это уже перебор. Он обязан стоять рядом с прозекторским столом. Он должен сообщить совершенно чужой женщине, что ее муж убит. Это он спускается в дыру в земле, чтобы осматривать там человеческие останки. И за все это ему следует хоть капля уважения. Капелька ёбаного уважения.
7
Тем временем, в окрестностях Ольштына, не слишком близко, но и не слишком далеко, под конец дороги между центром города и улицей Рувной, обычный мужчина, обыкновенный настолько, что его можно было бы посчитать статистическим, возвращался с работы, слушая «Адажио для струнных» Сэмюэля Барбера. Когда-то он считал, будто бы это что-то из Михала Лёренца, потому что фрагмент был использован в «Кролле» Пасиковского,[33] в самом начале, когда Линда на газике едет через полигон. Эту вещь он обожал, вот и сейчас слушал по кругу, направляясь по крутой дороге в сторону Гданьска. Сегодня был хороший день, и он всегда слушал это в дороге, когда день был удачным.
Ровнехонько на повороте в Гедайтах, как по желанию, на седьмой минуте в музыке случилась краткая пауза. После поворота он прибавил газу, подняв руку в дирижерском жесте, а на руль мягко опустил ее в тот самый миг, когда заплакали скрипки. Великолепно, сегодня все было великолепно. До дома никуда сворачивать уже не нужно, Барбера хватит до самых ворот.
Хватило. Какое-то время он не выключал двигатель, чтобы не попортить турбину дизеля. Правда, так следовало делать, вроде как, после интенсивной езды, но лучше подуть на холодную воду. В данном случае, на горячий двигатель. Он глядел на дом, который выстроил, на дерево возле террасы, что сам посадил, и которое сейчас было красиво присыпано снегом. На свет в окнах, за которыми сейчас игрался его сын, а жена крутилась по кухне. Сильно замечательного она оттуда не выкручивала, но он не жаловался. Женщины — они разные, а эта принадлежала ему, именно такую он выбрал, именно о такой заботился, как только мог лучше.
Он был мужчиной и делал свое, что делать следовало. Мужчиной современным, который не требовал ни взаимности, ни благодарности за опеку, которой он окружал собственный дом и собственных близких. Он делал это из любви и — он был готов в этом признаться — ради гордости, сопровождающей исполнение его желаний.
8
Он вошел в дом, повесил пальто и, к сожалению, запах теплой еды в ноздри не ударил.
— Хеля! — крикнул он.
Снял ботинки, почувствовав усталость. Давненько у него уже не было такого длинного дня.
— Чего?! — крикнула та в ответ из глубины большого жилища, голос здесь отражался словно эхо.
Понятно, скорее умрет, чем придет сюда. Он прошел в кухню: расположение помещений в доме было таковым, что совершенно естественно из прихожей ты сворачивал на кухню. Довольно часто их гости даже и не попадали в остальные комнаты, вся домашняя и светская жизнь шла в громадной кухне. Он зажег свет. Тарелка, чашка из-под кофе и стакан из-под сока стояли точно в том месте, где он их оставил утром. В том числе и крошки.
— Хеля! — рявкнул он таким тоном, что на сей раз прибежала. Дочка глянула на отца вопросительным взглядом влспиталки детского сада, которой никак не могло понравиться то, что какой-то короед морочит ей голову.
— Какой у нас сегодня день? — спокойно спросил он.
Та вопросительно подняла брови. Совершенно как Женя; вот удивительно, достаточно им совсем недолго прожить вместе, чтобы начать делаться похожими одна на другую.
— Я все тебе объясню…
— Хеля, — перебил он ее ответ, подняв руку, — одно дело. Не сто, не десять, всего одно. Тебе не нужно окружать опекой троих младших братьев и сестер, помогать мне в ведении семейного бизнеса, тебе даже не нужно стирать свои трусы или мыть ванную, которая, каким-то чудесным образом, вымывается для тебя сама. Раз в неделю, по вторникам, когда у тебя только четыре урока, ты должна сделать обед. Одно дело в неделю. Одно, прописью: одно. И которое в очередной раз оказалось для тебя слишком трудным.
Понятное дело, у девушки на глаза уже навернулись слезы.
— Ты вообще не понимаешь моей ситуации…
— Ну да, естественно, бедное дитятко из разбитой семьи, воспитываемое отцом-психопатом и злой мачехой. Прелестный цветочек, насильно оторванный от своих варшавских корней. Ты лучше не беси меня. Все ходят вокруг тебя на цыпочках, принцесса Шацкая, а ты в награду плюешь нам в суп. Извини, не плюешь. А знаешь почему? А потому что никакого чертова супа и нет!
Дочь со злостью глядела на него, губы шевелились, как будто бы она еще не решила, на какое оскорбление решиться.
— Ты еще ударь меня! — крикнула она наконец плаксиво.
От изумления Шацкий не мог сказать ни слова.
— Ты чего, совсем поехала? За всю свою жизнь даже подзатыльника не получила.
— Наверное, вытеснила. Пани педагог говорила, что такое возможно. Вытеснение травмы. Боже, что я пережила.
И спрятала лицо в ладонях.
Шацкий пытался успокоиться, но чувствовал, что внутри закипает.
— Не могу в это поверить. Просто скройся с глаз, а не то и вправду получишь травму. И гарантирую, что вот ее ты не сможешь вытеснить в течение последующих семидесяти лет. Мотай. И мигом.
Хелена повернулась на пальчиках и ушла, вытянувшись в струнку. Вся такая гордая, несмотря на все пережитые неприятности. Шацкий не мог сдержаться, чтобы не показать спине дочери средний палец.
— А за пиццу я вычту из твоих карманных. И обещаю, что это будет очень дорогая пицца.
Совершенно обессиленный, Шацкий уселся на кухонной столешнице, прямиком в оставшуюся еще с завтрака кляксу кетчупа, и почувствовал, как на заднице увеличивается мокрое пятно.
Тут уже он не смог сдержаться и фыркнул. Затем подвернул манжеты, помыл посуду после завтрака и заказал пиццу. Вообще-то говоря, ему даже хотелось как раз пиццы. Он как раз ставил воду для своего священного вечернего кофе, когда домой вернулась Женя. А вместе с ней неожиданно прибыл запах китайщины.