Ярость
Шрифт:
Теоретически он понимал, что в его случае о помолвке не могло быть и речи, это логичный выбор. Практически же, он схватился бы за любую отговорку, лишь бы увидеть девушку.
Фальк выбежал на аллею Войска Польского и решил, что, вместо того, чтобы, как обычно, пересечь ее, он немного пробежится по улице. Молодой асессор испытывал странное беспокойство, и огни цивилизации казались ему более манящими, чем пустые тропы в сыром лесу.
Он бежал в сторону центра, справа был парк и здание радио, слева — психиатрическая больница. Он глянул на светящиеся окна больницы, а потом на указатель пульса: 160
Не следует тут бегать, подумал Эдмунд Фальк.
3
Перед микрофоном «Радио Ольштын» Шацкий уселся весь на нервах, беспокоясь о том, что неверно проведенная беседа относительно Наймана может привести, как минимум, к истерии в средствах массовой информации… Одно неосторожное слово, и дело серийного убийцы из Вармии выскользнет из-под контроля и превратится в медийный ураган.
К счастью, оказалось, что местное радио точно так же не заинтересовано спорными темами, как и местная пресса. Шацкий ответил на несколько общих вопросов, касающихся криминальной специфики города. Прижатый к стенке по вопросу локального патриотизма, он вывернулся шуткой, что собирается сделаться варминцем на все сто процентов, когда зима чуточку попустит, и когда он научится ходить под парусом, ведь сейчас пока что все одиннадцать озер представляют собой одиннадцать катков. От политического вопроса о конфликте в верхах между генеральным прокурором и премьером удалось откреститься, заявив, что, в качестве обычного следователя он видит проблему с иной перспективы.
Шацкий радовался тому, что его первое официальное столкновение в медийном пространстве идет как по маслу, но несколько скучал. У ведущего передачу был низкий радио-голос гипнотизера, что в соединении с хорошо работающими калориферами в студии привело к тому, что у прокурора слипались веки. Ему срочно нужно было кофе.
— Слушатели в текущем режиме комментируют нашу беседу, — сообщил журналист, глянув на экран монитора. — Несколько замечаний в отношении функционирования системы вообще, скорее, критических. Но вот вижу еще, как какой-то остроумец спрашивает, а не шастает ли в Ольштыне серийный убийца.
Журналист улыбнулся. Шацкий тоже улыбнулся, понимающе кивнув. В эту улыбку он вложил столько сочувствующей снисходительности, сколько только в нем нашлось, лишь бы только не отвечать на этот вопрос. Солгать он не имел права, а выражение «на данном этапе я не могу поделиться информацией о конкретных следственных шагах» поставило бы все средства массовой информации Польши в состояние боевой тревоги.
— И еще один телефон от слушателя. Вы разрешите?
Шацкий кивнул. Наверняка кто-нибудь сейчас выльет ему на голову ведро помоев за то, что его коллега с другого конца страны признал свастику индусским символом счастья, но лучше уж это, чем разговоры о серийном убийце.
В трубке слышался только шум, и когда уже казалось, что соединение сорвалось, он вместе со всеми, стоящими в утренних пробках слушатели «Радио Ольштын» услышали неуверенный голос пожилой женщины:
— Доброе утро, я звоню, чтобы все узнали, что не каждый прокурор сидит за своим письменным столом и перекладывает бумажки. Пан прокурор Шацкий сам об этом не скажет, но несколько
Журналист с изумлением глядел на своего гостя.
— Это правда, пан прокурор?
Какое-то время Шацкий колебался. Он представил Шарейну и Поневаша, который как раз сейчас сидят возле приемника и сжимают кулаки в жесте триумфа или же бьют пять, или как там нынешний офисный планктон выражает радость. Они таки были правы, урра, успех и еще раз успех, прокурор Теодор Шацкий будет лицом их учреждения, шерифом нового поколения, прокуроры пожелают вешать его портрет рядом с государственным ореликом. Достаточно было лишь подтвердить.
— Это неправда, — произнес Шацкий. — Действительно, утром двадцать восьмого ноября я отправился… — Журналист скорчил настолько перепуганную стилем гостя мину, сто тот резко замолчал. — Если говорить коротко, в четверг утром я отправился к женщине, которая днем ранее искала у меня помощи. Я обнаружил ее умирающей, ее сильно избил муж. Рядом с ней игрался маленький ребенок. Еще пять минут, и он уже игрался бы возле трупа матери.
Воцарилась неловкая тишина. Журналист с тем же изумлением пялился на Шацкого. Звукорежиссер в своей кабине отчаянно давал знаки, чтобы они хоть что-то сказали.
— Остается лишь поблагодарить вас, — в конце концов очнулся журналист.
— Это лишнее. Женщина до сих пор находится в критическом состоянии. Ребенок находится под государственной опекой. Если бы я не был тупым чинушей и выслушал эту женщину днем ранее, а не пропустил ее зов о помощи мимо ушей, спасение было бы ненужным. Если бы я повел себя как следует, этой женщине — жертве домашнего насилия — и ее ребенку была бы обеспечена правовая и психологическая помощь. Ей не нужно было бы возвращаться к мужу, ей не нужно было бы потом умирать на полу в кухне. Я бы хотел воспользоваться случаем и публично извиниться перед этой женщиной, ее сыном и ее родными. Мне очень стыдно, если бы было возможно, я бы перевел время назад. Прошу прощения.
— Все мы совершаем ошибки, — поучительным тоном произнес радиожурналист и указал на часы, тем самым давая знак, что время передачи заканчивается.
Раз уж Шацкий проснулся, он вновь почувствовал, как нарастает в нем раздражение. Ярость, как определила это Хеля. Ему это слово нравилось, оно придавало агрессии черты благородства и справедливости.
— Ну да. Но если ошибку совершите вы, то в большегрузе, направляющемся в Августов, вместо Рианны запоет Бейонс. Когда же совершу ошибку я, если замечу угрозы или не исключу виновника угрозы для общества, тогда может прерваться чья-то жизнь.
— Я понимаю вашу точку зрения, — журналист поправил модные очки, беседа — наконец-то — заинтересовала и его, — но в таком мышлении таится ловушка. Человеческий фактор это наиболее слабый, наиболее аварийно-опасный элемент любой системы. Но, как правило, неизбежный. Если принять ваш способ мышления, то страх перед ошибкой может стать настолько парализующим, что никто не захочет быть прокурором, судьей или нейрохирургом. Полностью ошибок исключить не удастся, ведь невозможно исключить человека.