Ярость
Шрифт:
Прежде всего, он предположил, что следует написать собственные правила игры. Смухлевать, и, благодаря этому, победить. Как в той знаменитой сцене с Индианой Джонсом. Противник размахивает саблей, уверенный, что через миг порубит археолога на кусочки, на что тот вытаскивает пистолет и завершает дело одним выстрелом. Его ситуация была аналогичной. Противник размахивает инкрустированной саблей, крутит пируэты, хвастает всем своим добытым за многие годы фехтовальным мастерством, планирует, как он в последующих перемещениях и ударах станет унижать, показывать свое превосходство — и получает маленькую пулю прямо между глаз. Бах.
Вот какова была
Она означала, что ему следовало действовать непредсказуемо, чуть ли не иррационально. Этот способ должен быть совершенно иным, чем предусмотрел противник. Только так сможет он вставить ему палку в колеса.
Шацкий пришел к такому выводу и понял, что если он сам желает действовать таким образом, необходимо принять самое трудное решение в жизни. Не только профессиональной, но и жизни вообще. Преступник наверняка предусматривал, что сейчас Шацкий воспользуется своим положением звезды прокуратуры, чтобы развернуть операцию, которая станет темой дня номер один не только польских, но и мировых информационных агентств. Эксперты будут анализировать фотографию трубы, информатики своими путями будут устанавливать, откуда было передано сообщение. Любая запись с камер на трассе «школа — Эбдо[108]» будет просмотрена и проанализирована. В дело вступят проводники с собаками. Вся полиция будет брошена на то, чтобы допросить всех, кому в тот день не посчастливилось пребывать в центре, и которые чего-то там могли видеть. Самые обычные действия, реализуемые в случае похищения, только доведенные до абсурда: портреты Хели круглосуточно по всем телевизионным каналам, репортеры, в режиме реального времени ведущие передачи из-под ее школы.
У Шацкого было огромное желание начать действовать именно этим классическим образом, каждый нейрон в его голове вопил, чтобы хозяин поступил именно так. Каждый? Почти что каждый. Горстка защищалась, утверждая, будто бы преступник просто обязан был предвидеть подобные рутинные действия. Более того: он наверняка их ожидал. И как раз потому он должен был поступить наоборот. Укрыть перед всем миром факт похищения, не сообщать никому, загадку решить самостоятельно и только лишь после того наносить удар.
Он размышлял о споре Фалька и Клейноцкого. Асессор утверждал, будто бы данную ситуацию нельзя сравнивать с аутодафе, убийства, совершенного в какой-то лесной хижине — с публичной экзекуцией, которая должна была привлекать толпы и информировать, чего делать можно, а чего — нет. Клейноцкий аргументировал, что, возможно, все дело должно стать публичным и видимым лишь тогда, когда движущая делом личность посчитает это необходимым. И, похоже на то, что он был прав. Постройку места для сожжения они преждевременно приняли за экзекуцию.
Огонь должен был вспыхнуть, когда публика будет соответствующим образом возбуждена и надлежащим образом подготовлена. Вот в этом был смысл. Костер следует поджигать тогда, когда толпа заполнит рыночную площадь, и нужно быть уверенным что она не разойдется до тех пор, пока не получит своей доли крови и сенсаций. Разве кто-нибудь, находящийся в здравом уме, спалил бы колдунью походя, без рекламы, в связи с чем большая часть горожан оставалась бы в уверенности, что где-то в центре вспыхнул небольшой пожар, но его, похоже, тут же и погасили.
Вопрос, как поведет себя преступник, если увидит, что, вопреки его ожиданиям, безграничная истерика в связи с исчезновением дочки прокурора начата не будет.
Да, это был
И как он себя поведет?
Поначалу, наверняка, будет ждать. Маленькими глоточками попивать йерба матэ или чего там попивают люди с комплексами, наверняка что-то здоровое, пялиться на экран с «Полсат Ньюс», слушать «Радио Ольштын и каждую минуту обновлять главную страницу местного информационного портала. До полудня будет спокоен, после полудня начнет раздумывать, а в чем же дело, вечером же посчитает, что поведение Шацкого и органов правосудия обязано представлять собой элемент стратегии. Если у него имеются какие-то ходы (о чем подозревал Клейноцкий) в полиции или прокуратуре, он попытается выяснить, что это за стратегия. А если не выяснит, почувствует беспокойство.
И вот тогда он может посчитать, что план необходимо переорганизовать. И что лучше реализовать его с усеченной публикой, чем не реализовывать вообще.
Прокурор Теодор Шацкий пришел к этому выводу, вернулся к столу и тяжело уселся за ним.
Его внутренняя убежденность соглашалась с результатами логических рассуждений: если он желает спасти Хелю, то обязан сделать это сегодня, и обязан сделать все это сам. Посвящать кого-либо в его ситуацию и в его собственные намерения — дело слишком уж рискованное.
У него было полтора десятка часов. Может быть и меньше, но наверняка не больше.
Три часа ночи.
Выбор соответствующей деятельности казался ключевым. Шацкий мог предполагать, что наиболее очевидные решения были предусмотрены его противником, и что они никакого результата не принесут. То есть, бросаться на жену Наймана и его компаньонку просто не имеет никакого смысла. Имеется надежда, что Беруту удастся обнаружить любовницу-призрак, но сам он себе сейчас надеяться позволить не мог. Понятное дело, это поможет, если ее найти, но сейчас следует предполагать, что такого не случится.
Что он может сделать такого, чего еще не сделал, и что является настолько неочевидным, что этот вот чертов псих такого предусмотреть не мог?
Какое-то время он обдумывал вариант, что дело палача с Рувней и Наймана связаны, что мужика без голосовых складок следует приписать к списку жертв вместе с самим Найманом и владельцев ладоней и слуховых косточек. Интуиция подсказывала, что он напрасно теряет время, ведь мужика с Рувней никто не растворил, просто устроил охренительную взбучку за издевательство над женой, случай это не первый и не последний. Наверняка это устроил кто-то из родичей жертвы, какой-то брат или шурин. Вот только взбучка эта была не обычной. Мужик был серьезно покалечен, тем не менее, были приложены старания к тому, чтобы он не умер.
Почему?
Может потому, что и его жена не умерла?
Шацкий постучал ручкой по лежащему перед ним листку бумаги.
— О'кей, — произнес он; его охрипший голос в пустом и идеально тихом кабинете прозвучал неприятно. Шацкий вздрогнул, как будто бы только обнаружил, что кто-то стоит у него за спиной. — Попробуем.
Он решил обдумать версию того, что некий фанатик правосудия карает виновных в домашнем насилии. И порядок намеревается вводить не через суд, но разжигая костры инквизиции. Химические костры, в которых языки пламени заменены гидроокисью натрия.