Ящер страсти из бухты грусти
Шрифт:
– Простите, что навязался, – сказал Тео, – но Гейб очень настаивал.
– Да нет же, милости прошу, констебль.
– Просто Тео.
– Хорошо, Тео. – Вэл натянула на лицо улыбку. И что теперь? Последний раз, когда она беседовала с этим человеком, вся ее жизнь вошла в мертвую петлю. Вэл ощутила, как внутри нарастает злоба на Гейба, которую она обычно приберегала для многолетних отношений с мужчинами.
Тео откашлялся.
– Э-э, мы можем опять вернуться к доверительным отношениям врача и пациента, доктор?
Вэл кивнула в сторону Гейба:
– Для этого обычно требуется сеанс. А не ужин.
– Ладно, тогда не говорите ничего. Но Джозеф Линдер действительно убил свою жену.
Вэл не ахнула в ответ. Едва не ахнула – сдержалась.
– И вам это известно, потому что...
– Потому что он сам мне в этом признался. Он напоил ее чаем из наперстянки. А это, очевидно, ведет к остановке сердца и почти невозможно обнаружить. А потом он повесил ее в столовой.
– Значит, вы его арестовали?
– Нет, я не знаю, где он.
– Но вы выписали ордер на его арест, или что полагается делать в таких случаях?
– Нет, я просто не уверен, что я – по-прежнему констебль.
Вмешался Гейб.
– Мы обсуждали это, Вэл. Я говорю, что Тео – избранное официальное лицо, поэтому работу может потерять только после импичмента, если даже непосредственное начальство попытается его убить. Как вы считаете, это правильно?
– Убить?
– Круто, – ухмыльнулся Тео.
– Ох, наверное, нужно рассказать ей про лабораторию и все остальное, Тео.
И Тео все объяснил – как его похитили, отвезли в ангар, как исчез Джозеф Линдер, а Молли Мичон освободила его. Не стал вдаваться он только в теорию о гигантской твари. Пока он рассказывал, они сделали заказ (по жареной курице для Тео и Гейба и греческий салат для Вэл) и только когда наполовину все съели, Тео закончил.
Вэл уставилась на салат, и над столиком повисло молчание. Если начнется расследование убийства, ее обнаружат. А если поймут, чтоона сделала со своими пациентами, ее карьере конец. Она даже может сесть в тюрьму. Это несправедливо – в кои-то веки пыталась поступить по совести. Вэл подавила в себе желание во всем признаться – сдаться на милость суда, учрежденного чистой паранойей. Вместо этого она подняла глаза на Гейба, который принял ее взгляд за сигнал нарушить тишину:
– Но я все равно не понимаю, в чем значение низкого уровня серотонина в крысиных мозгах.
– А? – единодушно отозвались не только Вэл и Тео, но и официантка Дженни, которая подслушивала из-за соседнего столика и только усилила неразбериху, спровоцированную нелогичностью Гейба.
– Простите, – сказал Гейб. – Я думал, вам придет что-нибудь в голову по поводу химии мозга тех крыс, которых я наблюдал. Вы говорили, что вам это интересно.
– А мне интересно, – нагло соврала Вэл, – только меня немного ошарашили новости о Бесс Линдер.
– Ну да, как бы там ни было, у той группы крыс, что не стала участвовать в массовой миграции, – необычайно низкий уровень серотонина. А химический состав мозга большой популяции – тех, что сбежали, – в пределах нормы. Вот я и думаю...
– У них депрессия, – сказала Вэл.
– Простите?
– Ну разумеется, у них депрессия – они же крысы, – сказал Тео.
Гейб с ненавистью глянул на него.
– Вообразите: просыпаетесь в таком виде каждое утро, – продолжал Тео. – О, какой чудесный сегодня день... ох, черт, я же крыса. Ну, что ж...
– Насчет крыс не знаю, – сказала Вэл, – а у людей уровень серотонина воздействует на множество разных факторов, преимущественно – на настроение. Низкие уровни серотонина могут указывать на депрессию. Именно так работает “прозак”. В сущности, он удерживает в мозгу серотонин, чтобы у пациента не возникало печальных мыслей. Поэтому, крысам Гейба, наверное, было слишком грустно, чтобы бежать вместе со всеми.
Гейб погладил бороду.
– Мне это в голову не приходило. Но это почти ничего не объясняет. В частности – почему сбежало большинство.
– Ну, блин, Гейб, – сказал Тео. – Там же этот долбаный монстр.
– Что? – спросила Вэл.
– Кто? – спросила Дженни, ошивавшаяся поблизости.
– Можно нам меню с десертами, пожалуйста? – спросил Гейб, отправив Дженни сбивать задом столики по всему залу.
– Монстр? – повторила Вэл.
– Ты, наверное, объяснишь лучше, Гейб, – сказал Тео. – Мне кажется, твой научный скептицизм придаст истории больше достоверности.
Пока Гейб рассказывал о следах на ранчо, пережеванных коровах и теориях Тео об исчезновении Джозефа Линдера, Мики Плоцника и, судя по всему, Леса из скобяной лавки, челюсть Вэл отвисала все больше и больше. Когда же Гейб упомянул Молли Мичон, Вэл его перебила:
– Нельзя верить тому, что она говорит. Молли – очень нездоровая женщина.
– А она мне ничего и не говорила, – возразил Тео. – Мне просто кажется, что ей обо всем этом что-то известно.
Вэл хотелось припомнить Тео его собственную историю злоупотребления наркотиками, чтобы отмахнуться от этой бредятины, но тут она вспомнила, что на приеме рассказала ей Эстелль Бойет.
– Я не скажу вам, кто именно, но одна из моих пациенток упоминала во время сеанса о морском чудовище.
– Кто? – немедленно спросил Гейб.
– Не скажу.
– Эстелль Бойет! – выпалила Дженни, подкравшаяся принять заказ на десерты.
– Черт, – сказала Вэл и добавила: – Это вам сообщила не я.
– Ну, просто она разговаривала об этом за завтраком с тем парнем, с Сомиком, – продолжала Дженни.
– Никакого десерта! – рявкнула ей Вэл.
– Я принесу счет.
– Так Эстелль его видела? – спросил Тео.
– Нет, говорит, что только слышала. Она не любительница розыгрышей, а вот Молли Мичон как раз из таких. Видимо, слух пошел гулять оттуда. Я спрошу Эстелль.