Ящер страсти из бухты грусти

Мур Кристофер

Эстелль сдернула с сушилки над раковиной сковородку, подскочила через всю комнату к Сомику и замахнулась, целя реактивным ударом прямо в лысину:

– Давай-давай – только спой еще один куплет про свою “старую хрычовку”, Сомик. Просто интересно, что рифмуется с “дать по башке”?

Сомик отложил гитару и нацепил черные очки.

– А ты знаешь – говорят, ведь это женщина отравила Роберта Джонсона?

– А ты не знаешь случайно, чем именно? – Эстелль отнюдь не улыбалась. – Я как раз список покупок составляю.

– Ёпть, женщина, ну почему ты со мной так разговариваешь? Я же с тобой только по-хорошему

всегда.

– А я – с тобой. Поэтому ты и поешь про свою старую хрычовку, да?

– Если про “старую милашку” петь, звук не тот.

Эстелль опустила сковородку. В ее глазах стояли слезы.

– Ты помоги им, а когда все кончится, останешься здесь. Будешь свою музыку играть, я – картины писать. Люди в Хвойной Бухте любят твою музыку.

– Люди здесь со мной на улицах здороваются, в банку слишком много чаевых кладут, выпивкой угощают – а блюза-то на мне больше нету.

– И поэтому ты готов машину свою раскурочить, идти хлопок в поля собирать, пристрелить кого-нибудь в Мемфисе – только чтобы блюз себе вернуть? Ради чего?

– Это то, что я делаю. Ничего другого я не знаю.

– Ты ничего другого никогда и не пробовал. Я – вот она, я настоящая. Неужели так плохо, что у тебя есть теплая постель, в которой можно спать с той, кто тебя любит? Там, снаружи, для тебя ничего нет, Сомик.

– Там снаружи дракон этот есть. И он всегда там будет.

– Так выйди же к нему. В прошлый раз ты от него сбежал.

– А тебе что за дело?

– Да потому что я слишком трудно открывала тебе свое сердце – после всего, что со мною было. И трусов терпеть не собираюсь.

– Ну что ж, зови меня как знаешь, мамочка.

Эстелль отвернулась и снова ушла на кухню.

– Тогда тебе лучше уйти.

– Только шляпу заберу, – ответил Сомик. Он защелкнул гитарный чехол, схватил со стола свою шляпу и через секунду в доме его уже не было.

Эстелль уперлась взглядом в дверь. А когда услышала урчание “универсала”, опустилась на пол и почувствовала, как некогда теплое будущее черной кляксой припечатало ее к половицам.

А тем временем на ранчо

Пещера находилась в самом низу склона холма – меньше чем в миле от хижины Тео. Узкое отверстие выходило на широкую прибрежную террасу, поросшую травой, за нею – Тихий океан. Внутри ход вел в огромный зал величиной с собор, где гулко отдавались удары прибоя. Стены были истыканы окаменевшими морскими звездами и трилобитами, а каменный пол покрыт налетом из гуано летучих мышей и кристаллов морской соли. Когда Стив заходил сюда последний раз, она располагалась под водой, и он провел в ней очень приятную осень, питаясь серыми китами, которые мигрировали вдоль побережья – в Баху выводить потомство. Сознательно он пещеру, конечно, не помнил, но когда почувствовал, что Молли ищет, где бы укрыться, карта в его мозгу, уже давно стертая до инстинкта, подсказала, куда идти.

С тех пор, как они поселились в пещере, Стива охватила черная тоска, передавшаяся Молли. Несколько раз она применяла газонокосилку, чтобы приободрить Морского Ящера, но теперь в секс-машине кончился бензин, а у нее на внутренних сторонах бедер началось раздражение от постоянных бичеваний языком. Молли не ела уже два дня, и даже Стив отказывался прикасаться к коровам (точнее, мясным бычкам породы “черный энгус”, поскольку Молли уже знала, что молоко он не переваривает).

С самого появления Морского Ящера Молли пребывала в состоянии контролируемой эйфории. Все ее беспокойство насчет собственного душевного здоровья растаяло, и она слилась со Стивом в том дзэнском мгновении, которое и есть вся жизнь животного. Но после того сна и кошмарного самоосознания, снизошедшего на Стива, понятие об их биологической несовместимости начало всплывать на поверхность разума Молли, точно форель на приманку.

– Стив, – сказала она, опираясь на палаш и глядя прямо в его баскетбольный глаз, – от твоего дыхания стервятники на говновозке дохнут.

Морской Ящер вместо того, чтобы перейти к обороне (к счастью для Молли, поскольку Стив мог придумать единственный способ обороны – откусить ей ноги), жалко заскулил и попытался засунуть голову под переднюю лапу. Молли тотчас пожалела о своей бестактности и попыталась загладить вину:

– Ох, я же знаю, что ты не виноват. Может, кто-нибудь и торгует “Тик-Таками” величиной с кресла. Ничего, переживем. – Но говорила она неискренне, и Стив это почувствовал. – Может быть, нам следует чаще появляться на людях, – добавила она.

Снаружи занялась заря, и солнечный лучик проник в пещеру, будто фонарик легавого в дымный бар.

– Может, искупаемся? – предложила Молли. – Твои жабры, кажется, заживают.

Как она узнала, что наросты у него на шее, похожие на кроны деревьев, – жабры, Молли и сама толком не понимала. Видимо, невербальная коммуникация, посредством которой так часто общаются влюбленные.

Стив поднял голову, и Молли подумала, что мысль искупаться ему понравилась, но тут она заметила, что вход в пещеру закрыла какая-то тень. Она подняла взгляд: у входа в собор стояло полдюжины человек в церковных облачениях.

– Мы пришли предложить жертву, – с трудом выговорила одна женщина.

– И среди вас наверняка нет ни одной мятной таблетки, – вздохнула Молли.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Тео

Кафе “Г. Ф.” было переполнено утренним старичьем, хлебавшим кофе. Тео быстро выпил три чашки, отчего его заколотило только сильнее. Вэл с Гейбом заказали одну на двоих булочку с корицей, и теперь Вэл кормила Гейба кусочками, будто здоровый мужик дожил до средних лет, получил две ученые степени, но сам есть так и не научился. Тео хотелось только одного – разбомбить кого-нибудь горькими кусками своего возмущения.

– Я надеюсь, что присутствие этой твари никак не повлияло на то, как я сейчас себя чувствую, – сказала Вэл, слизывая с пальцев помадку.

Точно, подумал Тео. То, что ты выскребла мозги и так неоднократно выпотрошенному городскому населению, а попутно совершила несколько уголовных преступлений, не должно омрачать тучками парад твоей любви. Вместе с тем, на службе Тео придерживался теории “искреннего заблуждения” и честно полагал, что она действительно хотела исправить зло, перестав выписывать своим больным лекарства. Поэтому несмотря на то, что сейчас Вэл раздражала его, как ежовый суппозиторий, он был с собой достаточно прям, чтобы признать: он просто ревнует к тому, что она обрела с Гейбом. А уже после этого осознания его начал раздражать и сам Гейб.