Ящеръ
Шрифт:
– Не стало всего этого, дядя Никодим, - митькино лицо перекосилось от обиды, глаза сузились в две маленькие щелочки, в носу засвербело, к горлу подкатил ком. Парень едва не заплакал.
– Я и у бога-то не просил, наоборот, за него ходил, а в итоге что?
– грудь Ящера тяжело вздымалась, он дышал часто и прерывисто.
– Я тебя спрашиваю?
– Ладно тебе, чудак, - примирительной произнес Никодим из темноты. Его дыхание было прерывистым и жарким, сердце надрывно стучало.
– Пойдем завтра
Ящер вспомнил попа, кулем лежащего за алтарем, посреди белой контрабанды, и у него из груди вырвался горький вздох.
– Беги, Митька, - тихо прошептал Никодим.
– Нету тебе теперь покоя, испортил ты себе жизнь.
Эти его слова показались Ящеру добрыми, человечными, было в них даже немного заботы, в счет былого.
– А вы и дальше брать будете?
– Это не твое уже, Митька, дело, - в голосе председателя прозвучали властные нотки, он почувствовал, что возвращает себе контроль над ситуацией.
– И возьмете, много возьмете, - с ненавистью констатировал Ящер.
– Красное чудище, которое людей на огороде выращивать станет да головы им откусывать как качаны капусты! Многих сожрет, пока не издохнет.
– Беги, щенок, - Никодим сказал это с плохо скрываемым презрением. Он сам до конца не определился, желал ли этому идиоту смерти, или нет.
Парень отдал честь на старый манер, вся его мимика сделалась какой-то "белогвардейской", которую так хотелось избыть наступающему красному террору.
В сказках, которые рассказывал дед Тимофей, чудовище прогоняли всем миром. Но что делать, когда мир стремительно превращался в огород для выращивания качанов, чтобы это чудовище могло насыщать свой аппетит? Вот уже и глубокий частокол вбивали по всей длине участка, и даже на соседнюю территорию залезли.
Парень вспомнил, как старик показывал богатыря, долгое время прогонявшего наглое чудище: уходи, уходи, кышь отсюда! Богатырь повредил сопернику руки, затем, продолжая его ругать, выбил зубы, и, с возгласом мерзавец, снес тому голову.
– На вот, - Ящер похлопал отключенного Яшку по сизой щеке, снова перешагивая через него в сенях. Нижняя челюсть болталась, как на веревочке. Митька подсунул в карман утепленной шинели две новенькие немецкие гранаты.
В церкви много добра осталось. Помимо "маузеров" и английской тушенки там отыскалось и пару ящиков с гранатами. Прежде чем отправляться по следу комиссара, ограбившего его мать, надо будет снова заглянуть в храм божий, пополнить запасы. Настало время брать, а не отдавать, все равно все сгинет в страшном огне.
Ящер аккуратно прикрыл калитку, когда за спиной его раздались два взрыва. Бревна председателева дома подпрыгнули и обвалились вовнутрь. Печная труба с грохотом оседала в избу. Огонь с треском разбегался по брусьям.
Где-то на другом конце села залаяли собаки. Месяц выплыл из-за рваных туч, снова залив подорванную избу своим красноватым светом.
Сейчас, подумал Ящер, сюда сбежится много народу, будут кричать, возмущаться. Топать ногами, чесать затылки. В груди кольнуло и сдавило. Митька прокашлялся. Легкие будто горели огнем. Каждый вдох наполнял внутренние мехи, раздувавшие этот пожар.
Прибегут люди, станут решать, что им делать дальше. Вот и красные власть не удержали, а отряд с комиссаром отправился дальше, на восток, в надежде нагнать передовые наступающие соединения красноармейев, словно собаки покусывающих усталого хищника, медленно отступающего к краю пропасти.
И сколько они еще пограбят таких деревень, пока не "наведут порядок"? Ящер сжал зубы. Нормальные, кстати, зубы, не заостренные. Словно морок какой на него в избе нашел, а может просто жар начинается. Много еще пограбят. Много! Оберут несчастных крестьян, православных да бусурман (если через земли башкир двинут).
После некоторого промедления, Ящер осознал: непременно двинут. Пойдет гидра по бесконечно широкой Руси. Наводить новый порядок, справедливый, с милиционерами да бумажками. Одно радует, сгинет все это. Да, он конца не увидит, но такие вещи рушатся. С грохотом, ужасом и непониманием происходящего. Грядущее обрекает эти памятники истории падать молча. Разукрашенными в яркие цвета и разные бранные слова.
– Словно англицкий какой джентльмен тут рассусоливаю, - поразился своим мыслям Митька.
Лай собак стремительно приближался, народ выбегал из замурованных от ограбления красными изб. Вон уже видны силуэты мужиков в тулупах. Бегут на огневище, свирепые, пьяные, радостные, что это не с ними случилось, но и сострадательные, готовые помочь.
Сжав обрез, Митька перекрестился на горящую председателеву избу, и скрылся в тени.
Отец Порфирий уже пришел в себя и просто храпел за алтарем, заваленный мешками. Чудные звуки раздавались на всю церковь. Тряпка, которой Митек перехватил попу рот не помогла.
– Спишь, отец Порфирий?
– обращаясь к нему, словно к бодрствующему, поинтересовался Митька, собирая рюкзак.
В одном из уже вскрытых ящиков отыскался французский алкоголь. Несколько початых бутылок обнаружилось за распятием.
– Эх, отец Порфирий, - неодобрительно произнес Ящер.
– Дурная твоя душонка. Даже в контрабанду умудрился свою лапу запустить. И ведь ладно бы куда, в спирт да в еду. Хорошо хоть не кровожадный ты. Беззубый даже.
– И тут Митек хохотнул, вспомнив, насколько иронично звучат сейчас его слова.